Четвертое измерение - [75]

— Здравствуйте! Вот мы и пришли посмотреть квартиру, — весело, но не совсем уверенно проговорил Ротаридес.

Тонка улыбнулась робко и виновато, как бы извиняясь, что выступает в роли просительницы. Ей было жалко Вило, они оставили его перед домом, пристегнув ремнями в прогулочной коляске. Ротаридес настоял на том, чтобы не брать его с собой наверх. Может быть, позже, в зависимости от того, как пойдет дело. После рассказа старухи о посетителе с ребенком в коляске вторгаться всем семейством было бы неблагоразумно.

— Вас послала пани Ничова? — зловеще спросила Траутенбергерова. Ни один мускул не дрогнул на ее узком изможденном лице, она и бровью не повела, словно впервые видела Ротаридеса.

Забыла! Ротаридеса охватил страх, словно он столкнулся с необъяснимым физическим явлением.

— Пани Траутенбергерова! Вы же вчера были у нас, помните? Ястребиная улица, квартира на первом этаже. Вас привела дворничиха…

Очевидно, старуха что-то вспомнила. Сердитое выражение сменилось бессильной, больной улыбкой.

— Вы на меня не обижайтесь. У меня столько народу перебывало!

— Так вы позволите нам посмотреть?

— Проходите, проходите. У вас ведь однокомнатная квартира, не правда ли?

Тонка хотела было ответить, но у нее словно пропал голос. Она взглянула на мужа, в глазах ее выразилось удивление, тревога и смутное недоброе предчувствие.

Первым делом Ротаридес приметил ручку, видимо на двери в уборную, бог весть почему обмотанную толстой тряпкой, которая в свою очередь была перевязана алюминиевой проволокой. Пол и стены в прихожей безобразно голые, давным-давно не крашенные, а стены к тому же еще и закопченные. Поначалу они решили, что в прихожей царит полумрак. Такое впечатление создавал черный сальный налет на стенах; впрочем, где повыше, было посуше и побелее. Сквозняком распахнуло дверь ванной, оба невольно заглянули туда и не поверили своим глазам: ванна, облицованная голубым кафелем, была доверху заполнена песком, из которого торчали зеленые ростки петрушки, моркови и еще чего-то непонятного, а в дальнем углу пестрела груда всякой всячины, вероятно — хотя об этом не хотелось и думать — просто какие-то отбросы. Оттуда тянуло гнилью, канализацией, впечатление усугублялось клокотанием воды в стоке раковины. Старуха невозмутимо прикрыла дверь и заковыляла в глубину квартиры — все в том же кургузом выцветшем платье, что и вчера, — носком войлочного тапка отшвырнув с дороги детские ботинки, облепленные засохшей грязью.

На пороге общей комнаты подвальный дух сменился тухлым смрадом непроветриваемого, загаженного жилья, а серый полумрак прихожей — желтоватым полусветом из-за спущенной шторы, заменяющей гардины и занавески. С улицы в заляпанное полотно шторы било солнце, старуха словно боялась впустить внутрь яркий, беспощадно разоблачительный солнечный свет.

— Я больше не выдержу! — шепотом взмолилась Тонка. — Меня мутит.

— Терпи, — прошипел Ротаридес, крепко сжимая ей локоть. — Не забывай, зачем мы сюда пришли.

Они тупо наблюдали, как старуха смахивает с табуретки скомканное тряпье; она предложила Тонке стул с резной спинкой, а сама опустилась на железную кровать возле двери. Постель была не застлана, на матрасе лежало цветастое одеяло без пододеяльника, из розовой подушки выбивалось перо.

— Давай не будем садиться! — прошептала Тонка. — А то мы здесь застрянем.

— Погоди, — шепотом ответил Ротаридес, усевшись верхом на низенькую табуретку.

Тонка подвинула стул поближе к мужу, осторожно скинув с продавленного сиденья подозрительно заскорузлые детские носки.

— Боже мой, — прошептала она так, чтобы старуха ее не услышала. — Если мы действительно сюда переедем, надо будет сначала сделать полную дезинфекцию…

Прижавшись друг к другу, они оторопело озирались по сторонам. В полупустой комнате, кроме кровати, стоял большой, ничем не застланный стол, шкаф с разболтанными дверцами, которые закрывались на свернутые трубкой бумажки, и единственный приличный предмет обстановки — высокие напольные часы с маятником. На столе початая буханка хлеба, от которой кромсали небрежно, тупым ножом, а вокруг недоеденные корки, множество крошек и куски мякиша. Накрошенный хлеб мок и в тарелке с молоком, сбоку валялась ложка с присохшей молочной пенкой, груда немытых тарелок, мисок и ложек громоздилась на краю стола.

— Вы знаете пани Ничову? — строго спросила старуха.

Ответ был ясно написан на лицах обоих супругов, но старуху это интересовало меньше всего; глаза у нее засверкали, подбородок заострился, и вся она стала похожа на маленького хищного зверька, изготовившегося к нападению.

— Думаете, она стала бы гнать меня из квартиры, если бы ее не подмазали? Змея подколодная! Я ей прямо скажу: «Пани Ничова, если вы выселите меня из квартиры, я пойду с моим Владиком на мост, а там возьмемся с ним за руки да и бросимся в Дунай!»

— Ну зачем же так, — пытался урезонить ее Ротаридес.

— Я ей все карты спутаю! Не соглашусь на то, что она мне предлагает, нипочем не соглашусь. Подумать только, в Петржалке, черт-те на каком этаже! Сама поищу. Я вчера была тут недалеко, на первом этаже, муж с женой и ребенком, им нужна большая квартира…