Четвертая мировая война - [25]

Взора не встречает взор,

Но на сердце полегчало;

Возникает разговор,

Хоть ничто не прозвучало.

Где конец и где начало?[27]

Такого-то такого-то числа такого-то месяца непередаваемого 1994 г.

Соответствующим адресатам:

Хочу говорить с вами о том, что началось в январе и продолжается до сих пор. Большинство из вас написали нам, чтобы поблагодарить. Представьте себе наше удивление, когда мы читали ваше послание, в котором вы благодарили нас за то, что мы существуем. Самое ласковое, например, что я получаю от наших войск когда попадаю на одну из позиций — это жест вынужденного смирения. Я удивляюсь своему удивлению, и когда удивляешься, от удивления могут произойти самые непредвиденные события. Бывает, например, что я слишком сильно закусываю трубку и отламывается мундштук. Бывает, что я не могу найти замазку, чтобы починить его. Бывает, что в поисках какой-нибудь другой трубки я натыкаюсь на конфету и совершаю грубую ошибку, выдавая находку характерным звуком, издающимся исключительно конфетами в целлофановой упаковке, который эта чума, именуемая детьми, может услышать за десятки метров, а то и за километры, если ветер в их сторону. И бывает, например, что я увеличиваю громкость магнитофончика, чтобы заглушить шелест целлофана песней со словами…

Имеющий нынче песню

завтра бурю получит,

и тот кто в сейчас компании

будет еще одинок,

идущий прямой дорогой

споткнется о страшные стулья.

Но песня всегда стоит бури,

компания — одиночеств.

И самое дорогое —

это агония спешки,

сколько бы стульев ни было

в нашей единственной правде.

В домике (потому что все это неизменно происходит в домике, где крыша — это кусок картона, связка хвороста или клеенка) возникает Эриберто, лицо его выражает «наконец-то ты мне попался!». Я делаю вид, что его не вижу, и насвистываю песенку из фильма, названия которого я не помню, но главному герою она помогала достичь превосходных результатов, потому что под ее насвистывание одна девушка, из тех, что в самый раз для того, чтобы, как говорят в этих случаях, «это самое», с улыбкой приближалась к нему, — и я вдруг замечаю, что это приближается не девушка, а Эриберто. Вместе с ним идет Тоньита, со своей куклой-олоте[28] в руках. Тоньита — отказывающая в поцелуе, «потому что очень колется», с источенными кариесом зубками, которой исполняется пять лет и наступает шесть — любимица Супа. Эриберто — самый скорый плач Лакандонской сельвы, рисовальщик утят антисупмарин, ужас вьючных муравьев и рожденственского шоколада, любимец Аны Марии, наказание, которое послал Супу какой-то злопамятный бог за то, что он нарушитель насилия и профессионал закона. Что? Не так? Хорошо, не беспокойтесь…

Внимание! Не отвлекайтесь и внемлите! Эриберто приходит и говорит, что Эва хнычет, потому что хочет смотреть про поющую лошадку, а майор ей не дает, потому что он смотрит «Декамерон» Пазолини. Конечно, Эриберто не говорит «Декамерон», но я это заключаю из его жалоб, что «майор смотрит только этих голых старух». Для Эриберто все женщины, носящие юбку до колен и выше — «голые», и все женщины старше четырех лет, исполнившихся недавно Эве, — «старухи». Я знаю что все это — часть тщательно подготовленной Эриберто грязной стратегии, цель которой — завладеть конфетой, чья целлофановая обертка прозвучала как сирена «Титаника» в тумане, и Эриберто со своими утятами уже спешит на помощь, потому что нет в этом мире ничего более печального, чем конфета без ребенка, вызволяющего ее из целлофанового плена.

Тем временем, Тоньита обнаруживает игрушечного кролика, «которого невозможно испачкать», то есть он черного цвета, и решает окунуть его в лужу, что, по ее представлениям, обладает всеми необходимыми характеристиками для проведения испытаний качества.

Перед этой атакой, целью которой является «генеральное командование САНО», я делаю вид что ооочень сосредоточен на письме. Эриберто замечает это и рисует утенка, которого непочтительно называет «Суп». Я притворяюсь обиженным, потому что Эриберто настаивает, что мой нос похож на утиный клюв. Тоньита кладет на камень вымазанного в грязи кролика рядом с олоте и оценивает их критическим взглядом. Мне кажется, результат ее не удовлетворяет, потому что с тем же упрямством, с которым отказывает мне в поцелуях, она отрицательно качает головой. Эриберто, кажется, признает свое поражение перед лицом моего безразличия, и уходит, и я остаюсь доволен своей сокрушительной победой, когда вдруг замечаю, что конфеты на месте нет и вспоминаю, что когда я рассматривал его рисунок, Эриберто сделал какое-то странное движение. Он увел ее у меня из-под носа! И поверьте, при таком носе, это особенно обидно. Мне становится еще грустнее от того, что я замечаю, что Салинас[29] уже собрал чемоданы чтобы перейти в ВТО,[30] и мне кажется, что он был несправедлив с нами, навесив на нас ярлык «нарушителей». Если бы он был знаком с Эриберто, он бы понял, что в сравнении с ним мы даже законопослушнее руководства ИРП.[31] Ладно, вернемся к тому, что я был удивлен своим удивлением, читая ваши послания с этим «спасибо», которое иногда было адресовано Ане Марии, иногда — Рамоне, Тачо, Мою, Марио, Лауре или любому и любой из мужчин и женщин, скрывающим свои лица, чтобы быть увиденными другими и открывающими их, чтобы ото всех укрыться.