Четвертая мировая война - [140]

Поэтому сказали пришедшие задолго до нас, что четыре бога окрашенные в разные цвета вернулись в мир и превратившись в гигантов, встали на четырех углах света и подняли небо на руки, чтобы оно больше не падало и было спокойным и ровным, чтобы легко брелось по нему солнцу, луне, звездам и нашим мечтам.

Но бывает, говорили пришедшие задолго до нас, что иногда один или некоторые из бакабе, держателей неба, начинают дремать или отвлекаются, засмотревшись на одну из туч, и не держат свой угол неба, то есть крыши мира, как положено, и тогда небо, то есть крыша мира, начинает провисать и опускаться на землю, и солнце, луна и звезды теряют свой путь и сбиваются с дороги.

Так было с самого начала, поэтому самые первые из богов, те, что создали мир, поручили одному из держателей неба постоянно следить за ним, и если небо начинает опускаться, он должен будить других держателей, чтобы они не позволили небу упасть.

Поэтому этот держатель неба никогда не спит, он всегда начеку и будит других, если видит, что зло спускается на землю. И говорят самые старшие из нас, что на груди этого держателя неба всегда подвешена раковина улитки и через нее он слушает звуки и тишину мира и через нее он зовет или будит других держателей, если слышит, что что-то где-то не в порядке.

И говорят самые первые из нас, что чтобы не уснуть этот держатель неба постоянно ходит вовнутрь и наружу своего сердца, путями, проложенными у него в груди, и говорят эти древние учителя, что этот держатель неба научил мужчин и женщин слову и письму, потому что, говорят они, пока по миру идет слово, зло может быть побеждено и этот мир может быть в порядке.

Поэтому слово этого бессонного держателя неба, хранящего мир от зла, не путешествут просто так в ту или иную сторону, а постоянно идет к себе самому вовнутрь, следуя линиям сердца и постоянно идет наружу, следуя линиям разума, и говорят древние мудрецы, что у сердца мужчин и женщин форма улитки и что те у кого настоящее сердце и добрый разум, обращаются и к тому и другому, будя богов и людей, чтобы следили за тем, чтобы в мире все было правильно. Поэтому тот, кто бодрствует, пока остальные спят, постоянно прибегает к помощи своей раковины улитки, которая полезна для многих вещей, но прежде всего она нужна чтобы не забывать».

С этими последними словами старик Антонио взял палочку и что-то нарисовал на земле. Старик Антонио уходит и я вместе с ним. Солнце на востоке едва выглядывает, как бы проверяя, кто не спит, есть ли кто-то следящий за тем, чтобы в мире опять все стало все на свои места.

Я вернулся к этому месту во время завтрака, когда солнце уже высушило землю и мою фуражку. На земле возле поваленного ствола я увидел рисунок старика Антонио. Это была спираль с глубоко прочерченными изгибами, то есть улитка.

Когда я вернулся на собрание комитетов, солнце уже находилось на середине своего пути. На рассвете вчерашнего дня было принято решение о смерти Агуаскальентес, сейчас обсуждаля вопрос рождения Улиток, которые кроме задач, недавно стоявших перед Агуаскальентес должны будут взять на себя и другие, новые функции. Таким образом, Улитки станут чем-то наподобие дверей для входа в общины и для выхода общин в остальной мир; они будут неким подобием сигнала, который будет отправлять в даль наше слово и слышать слово того, кто находится далеко от нас. Но прежде всего их задача будет в том, чтобы напоминать нам о том, что мы должны постоянно бодрствовать и следить за тем, чтобы в мирах, населяющих мир, было все в порядке.

Комитеты каждой из зон собрались, чтобы дать имя каждой из соответствующих Улиток. Это будут долгие часы предложений, споров по поводу перевода, улыбок, обид и голосований. Я знаю, что это надолго, поэтому ухожу и прошу, чтобы мне сообщили, когда договорятся.

Уже в казарме, после обеда, Монарх сообщает мне на десерт, что нашел какую-то «очень классную» заводь чтобы сходить искупаться и п.т. Услышав это Роландо, которого обычно не загнать в воду ни кнутом, ни пряником, вдруг ни с того ни сего загорается этой идеей и говорит «Пойдем».

Я все это скептически выслушал (это не впервые Монарх навязывает нам свои хотелочки), но поскольку все равно надо ждать, пока комитеты между собой договорятся, я тоже говорю «Пойдем». Хосе Луис обещает догнать нас позже, потому что он еще не ел, так что мы отправляемся втроем, то есть Роландо, Монарх и я. Проходим через луг и впереди — ничего. Проходим через кукурузное поле и впереди — опять ничего. Я говорю Роландо: «К концу войны, наверное, доберемся». Монарх отвечает: «Это уже здесь, совсем рядом».

Наконец мы пришли. Заводь находится как раз посередине брода реки, через который постоянно перегоняют скот, и в результате она полна грязи и коровьего и лошадиного навоза. Мы с Роландо в унисон протестуем. Монарх защищается: «Вчера этого не было». Я говорю: «Да и вообще уже становится холодно, я купаться не буду». Роландо, который растерял весь свой энтузиазм еще по дороге, напоминает, что грязь, как утверждает Пипорро,[129] защищает от пуль, поддерживает меня своим: «Я тоже не буду». Тогда Монарх выступает с зажигательной речью о долге и не знаю чем еще и что «несмотря на трудности и лишения…». Я говорю ему: «Что общего между долгом и дурацкой заводью?». И тогда он добивет нас, говоря нам: «А, слабо значит».