Четвертая мировая война - [136]

Итак, мы находились еще в процессе, так сказать, обучения (хотя, думаю, мы никогда не прекращаем учиться), когда у «вновь появившегося» Карлоса Салинаса де Гортари (в те времена, президента Мексики, благодаря неслыханной фальсификации результатов выборов) возникает «блестящая» идея провести реформы, которые закончились лишением права крестьян на землю.

Последствия этого в уже сапатистских общинах оказались просто чудовищными. Для нас (обратите внимание, я уже не делаю различия между общинами и САНО), земля — это не товар, она обладает множеством культурных, религиозных и исторических черт, объяснять которые я сейчас не буду. Так что неожиданно ряды наших регулярных войск начали расти в геометрической прогрессии.

И не только они, стала расти и нищета, и вместе с ней смерть, особенно среди детей младше пятилетнего возраста. По возложенным на меня в то время обязанностям, я должен был по радио проводить перекличку уже сотен селений, и не было ни дня, когда одно из них не сообщало бы нам о смерти мальчика, девочки, матери. Как на войне. Потом мы поняли, что это действительно была война. Неолиберальная модель, которую со всеми присущими ему цинизмом и развязностью возглавил Карлос Салинас де Гортари, стала для нас настоящей войной на уничтожение, этноцидом, в результате которого уничтожались целые индейские народы. Поэтому, когда мы говорим о «неолиберальной бомбе», мы знаем о чем говорим.

Представляю себе (и найдутся серьезные исследователи, которые смогут привести точные цифры и провести исчерпывающий анализ), что то же самое происходило во всех индейских общинах Мексики. Разница заключалась лишь в том, что мы были вооружены и подготовлены к войне. Одно стихотворение Марио Бенедетти гласит, что мы не всегда делаем то, что хотим, что мы не всегда можем, но всегда имеем право не делать того, чего не хотим. И в нашем случае, мы не хотели умирать… или, точнее, не хотели умирать таким образом.

Я уже говорил когда-то раньше, о том как важна для нас память. И поэтому смерть от забвения была (и остается) для нас худшей из смертей. Я знаю, что это звучит апокалиптично, и многие найдут в этих моих словах мученический оттенок, но на самом деле, мы оказались в тот момент перед выбором, но не между жизнью и смертью, а между одним видом смерти и другим. Решение, коллективное, и обсужденное с каждым из, в те времена, десятков тысяч сапатистов, это уже история — именно оно вызвало тот взрыв на рассвете первого января 1994 года

Ммм. Мне кажется, я отвлекаюсь, потому что задача этого текста — сообщить вам, что мы приняли решение о смерти сапатистских Агуаскальентес. И не только сообщить, но и постараться объяснить вам, почему. Так что будьте великодушны и читайте дальше.

Загнанные в угол, мы выступили в ту ночь 1994 года, ясно представляя себе только две вещи — первая заключалась в том, что нас уничтожат, и вторая — в том, что это привлечет внимание порядочных людей к преступлению, которое будучи молчаливым и находясь вдали от средств информации, является от того не менее кровавым — геноцид тысяч семей мексиканских индейцев. Так, как я это говорю, может привести к мысли, что у нас было (или есть) призвание мучеников, приносящих себя в жертву ради других.

На самом деле, это не так. Потому что хотя, если здраво рассуждать, у нас не было ни малейшего военного шанса на успех, наше сердце думало не о смерти, а о жизни, и поскольку мы были (и остаемся) сапатистами и, следовательно, привыкли всегда и во всем сомневаться, мы думали, что можем ошибаться в том, что нас обязательно уничтожат, и что, может быть, восстанет народ всей Мексики. Но, откровенно говоря, это наше сомнение было слишком маленьким, чтобы реально предположить то, что произошло на самом деле.

А произошло именно то, что послужило причиной создания первого Агуаскальентес и остальных, за ним последовавших. Думаю, нет необходимости повторять описание того, что произошло. Я почти уверен (хотя обычно я почти ни в чем не уверен), что читающий эти строки в чем-то или во многом связан с тем, что произошло.

Так что сделайте усилие и поставьте себя на наше место — долгие годы готовиться стрелять из оружия и вдруг оказывается, что основным оружием становится слово. И об этом просто только говорить, вот сейчас я перечитываю то, что написал и кажется, что все произошло как-то само по себе и естественно, как силлогизм из тех, которым учат школьников. На самом же деле, в тот период, поверьте мне, все было далеко не так просто. Пришлось очень много спорить… и мы продолжаем это делать. Но дело в том, что воин никогда не забывает того, чему его учили, и как я уже объяснил раньше, мы научились слушать и говорить. Так что тогда, как сказал не помню кто, история, уставшая от долгого пути, повторялась, и мы вновь были, как в самом ее начале, то есть, вынуждены опять учиться.

И мы узнали, например, что мы были другими, и что было множество других, отличных от нас, и в то же время различных между собой. То есть, почти немедленно после бомб («это были не бомбы, а ракеты», поспешили тогда уточнить некоторые скурпулезные интеллектуалы, критиковавшие прессу за то, что она писала о «бомбежках индейских общин») на нас обрушилось такое невероятное разнообразие организаций и персонажей, что мы не раз подумали, что действительно, возможно было бы лучше, если бы нас, как и предполагалось, сразу просто уничтожили.