Четверть века назад. Часть 2 - [7]

— Сюда, сказала Софья Ивановна, вставая и направляясь къ маленькой, затянутой, какъ и стѣны, стариннымъ штофомъ двери, — наши комнаты рядомъ за этою.

— Да, да, и тутъ же въ корридорѣ маленькая лѣстница, по которой можно спуститься прямо во дворъ, я справлялась… Я чрезъ четверть часа буду готова. Monsieur Serge, — ей почему-то казалось ловче называть его такъ, а не monsieur Гундуровъ, — я давно дала приказаніе чтобы лошади мои были готовы; распорядитесь чтобъ они подъѣхали куда нужно.

— On dirait un enlèvement, говорила она смѣясь, минутъ двадцать послѣ этого, Гундурову, спускаясь съ нимъ, укутанная въ широкій, темный дорожный бурнусъ съ капюшономъ на головѣ, по маленькой лѣстницѣ, къ сѣнямъ которой приказалъ Сергѣй подъѣхать ея коляскѣ:- les deux mamans, je suppose, cuvent leur désappointement jusqu'à ce moment, и я такимъ образомъ избавила себя отъ проводовъ и офиціальныхъ прощаній. Bien joué, n'est-ce pas?

Сергѣй отвѣчалъ только улыбкой черезъ силу. Явное благоволеніе оказываемое ему нежданно этою блестящею женщиной, обаянія которой онъ не могъ не ощущать, содержало въ себѣ вмѣстѣ съ тѣмъ — онъ это испытывалъ все время — что-то отзывавшееся горечью въ его сознаніи. Не даромъ Ашанинъ называлъ его «гордецомъ». Онъ ни у кого никогда не искалъ покровительства, а оно теперь какъ будто навязывалось ему….

— Прощайте, говорила она между тѣмъ, садясь въ коляску и наклоняясь къ нему изъ нея, между тѣмъ какъ горничная ея, щелкнувъ ключемъ въ замкѣ задняго сундука, заключавшаго «туалеты» графини, перебѣгала, скрыпя ботинками по песку, садиться по другую ея сторону, — и не забывайте меня! Я надѣюсь, мы еще увидимся. Я вашу тетушку видѣла сегодня, какъ и васъ, въ первый разъ въ жизни, но я ее знаю съ дѣтства по разказамъ одной моей тетки, которую я любила какъ мать. Прошу васъ обоихъ почитать меня другомъ, une véritable amie. Я бы хотѣла доказать вамъ это на дѣлѣ… Во всякомъ случаѣ courage et bon espoir, заключила она, выпрастывая руку изъ-подъ бурнуса и протягивая ему.

— Я глубоко благодаренъ вамъ, графиня, сказалъ онъ съ низкимъ поклономъ.

— А bientôt!..

Она закинула полу плаща на колѣна и глаза ея съ приподнятыми углами блеснули какъ двѣ мгновенныя звѣздочки въ предразсвѣтной полутьмѣ, остановившись въ послѣдній разъ на молодомъ человѣкѣ.

Ливрейный слуга ея вскочилъ на козлы. Лошади тронули.

Она ѣхала, вся уйдя въ уголъ просторнаго экипажа, мягко и равномѣрно покачивавшагося на своихъ англійскихъ рессорахъ по гладкой, наѣзжанной лѣтней дорогѣ. Прямо предъ нею, еще низко надъ землей, еще словно стыдясь предъ изнывавшею ночью, алѣлъ далекій край неба. Вѣяло утромъ. Она на половину откинула свой капюшонъ, быстро и широко вдыхая лившуюся ей въ грудь живительную свѣжесть. Изъ придорожныхъ кустовъ не то испуганно, не то радостно вылетали птицы, и пронзительно, и высоко надъ ея коляской уже чувикали жаворонки свою звенящую, словно дѣтскую пѣснь.

«Какъ хорошо утро! думала она; какъ хороша молодость, сказала она себѣ тутъ же, обращаясь мыслью къ „роману“ занимавшему ее въ теченіе всего этого минувшаго дня, — хороша и тогда когда страдаетъ и болѣе всего можетъ-быть именно тогда…. Какое кому дѣло до сердечныхъ мукъ зрѣлаго существа, до горькой неудовлетворенности вынесенной имъ изъ жизни, до его обманутыхъ надеждъ и угрызеній! Но молодое страданіе такъ красиво, такъ влечетъ къ себѣ, такъ вызываетъ желаніе подать ему руку, помочь. Хочется именно сдѣлать для него то, чего не сдѣлали для тебя другіе когда сама ты была въ этомъ положеніи, и нуждалась въ помощи… Они оба такъ симпатичны! Она — прелесть, une poésie; Танюша С…. была въ этомъ родѣ, когда ей было осьмнадцать лѣтъ. А у него какіе хорошіе глаза — строгіе, думающіе! Видно сейчасъ que c'est quelqu'un, совсѣмъ не tф что тѣ казенные и куклы Петербурга… Отчего у насъ такъ мало этихъ независимыхъ, самостоятельныхъ, которымъ тамъ ничего не нужно, которые не ищутъ, не кланяются?… Les Гундуровъ — вѣдь это старая, хорошая фамилія, и онъ не бѣденъ, c'est un vrai gentilhomme. Еслибъ этотъ милый князь Michel Шастуновъ былъ живъ, онъ ужь конечно предпочелъ бы такого мужа для дочери à ce jésuite d'Анисьевъ… Князь Michel, она помнитъ его съ того бала когда она, худенькая, черненькая дѣвочка, появилась въ первый разъ въ свѣтъ, и онъ одинъ изъ первыхъ замѣтилъ ее…. Какъ это давно, давно, цѣлая вѣчность?… О, сколько съ тѣхъ поръ блеска, успѣховъ, увлеченій…. А съ ними, Боже мой, что слезъ о которыхъ не знаетъ никто!..

Длинная, спѣшная вереница образовъ и картинъ побѣжала внезапно предъ нею. Лина, Гундуровъ исчезли мгновенно изъ ея памяти. Она торопливо, лихорадочно переживала всѣ чары, весь соблазнъ — и весь обманъ собственной жизни; ей было опять тяжко, и жутко, и больно, — больно опять до слезъ за ложь тѣхъ дней очарованія которые такъ опостылѣли ей теперь.

Да, это минувшее, весь этотъ блескъ, и чадъ, и обольщенія, все это вдругъ, разомъ разлетѣлось и стаяло, какъ пѣна и стекло упавшаго со стола бокала…. Она никогда, никогда не вернется къ той жизни; она извѣдала ее до оскомины, до тошноты. Молодость прошла, она устала, устала, — ей ничего уже болѣе не нужно какъ забвенія и покоя….