Четверть века назад. Часть 2 - [16]

Онъ, онъ думалъ объ одномъ: «какъ только дожить до той минуты!» Онъ уже теперь, заранѣе переживалъ ее: она придетъ — вздумалось бы ей не придти, онъ на все готовъ, онъ ворвется къ ней, ухватитъ, унесетъ ее какъ левъ свою добычу, заглушая крикъ ея своими поцѣлуями, — она придетъ…..

И среди гула и смѣха трапезовавшей кругомъ толпы, въ этой залитой огнями столовой, ему слышался въ безмолвіи и тьмѣ робкій, сдержанный скрипъ женской обуви, скользящей внизъ по ступенямъ узенькой лѣстницы, чувствовалось прикосновеніе, и благоуханіе, и трепетъ всей этой женской прелести, идущей къ нему, замирающей въ его объятіяхъ… Онъ не глядѣлъ на нее, боялся обернуться въ ея сторону, чтобы глаза не измѣнили ему, не выдали того безумнаго чувства блаженнаго и нестерпимаго ожиданія которое владѣло имъ. Онъ не говорилъ съ ней — только кончикъ его ботинки нажималъ слегка подъ столомъ ея бальной башмачекъ — и кровь горячечно билась о его виски, и онъ съ трудомъ осиливалъ дрожь, отъ которой то и дѣло принимались отучать его зубы… Онъ почти ничего не ѣлъ, какъ и не ѣла Ольга, и только отъ времени до времени отпивалъ глотками изъ стакана холодную воду, въ которую вылилъ налитую ему рюмку шампанскаго.

— Давно ль въ водѣ ты горе сталъ топить? продекламировалъ ему но этому случаю сидѣвшій насупротивъ его Свищовъ.

Ашанинъ поглядѣлъ на него и не отвѣчалъ.

Свищовъ перегнулъ голову по направленію Ольги, между которою и имъ стояла большая японская ваза съ цвѣтами:

— Не скажете ли вы, Ольга Елпидифоровна, какое мрачное дѣло замышляетъ сосѣдъ вашъ съ лѣвой стороны?

Ваза и цвѣты помѣщали ему замѣтить яркую краску покрывшую мгновенно все лицо барышни…

Ашанинъ на сей разъ поспѣшилъ отвѣтить:

— Я замышляю освистать первый балетъ который ты поставишь на сцену.

Кругомъ засмѣялись; засмѣялся даже капитанъ Ранцевъ, крѣпко недолюбливавшій Ашанина за его пассажъ съ Ольгой прошлою ночью, но которому Свищовъ еще болѣе претилъ своимъ нахальствомъ.

— Хорошо сдѣлаешь, отшучивался между тѣмъ со смѣхомъ тотъ, — потому что я намѣренъ изобразить въ этомъ балетѣ всякое твое коварство и безобразіе.

Дѣвица Eulampe, давно втайнѣ таявшая по московскомъ Донъ-Жуанѣ, почувствовала себя вдругъ ужасно обиженною за него такими словами.

— Можетъ-быть дѣйствительно и есть такіе, громогласно отпустила она, — которые въ самомъ дѣлѣ и коварные, и безобразные, только ужь конечно не monsieur Ашанинъ!

Новый дружный смѣхъ отвѣчалъ на выходку пламенной «пулярки». Свищову рѣшительно не везло…

Ашанинъ откинулся въ свое кресло, и изъ-за спинъ Ольги и капитана послалъ своей неожиданной защитницѣ глубокій благодарственный поклонъ, приложивъ при этомъ руку къ сердцу. Она вспыхнула до бровей, поспѣшно схватила лежавшій подлѣ ея тарелки букетъ свой и погрузила въ него свое счастливое лицо….

Княгиня Аглая Константиновна, державшаяся того правила что за ужиномъ не должно быть хозяйскаго мѣста, предоставила гостямъ своимъ разсаживаться по собственному ихъ усмотрѣнію, а сама со своимъ блестящимъ петербургскимъ кавалеромъ, котораго, къ немалой его злости, предварительно долго таскала съ собою, нѣжно налегая на его руку своимъ грузнымъ тѣломъ, по всѣмъ угламъ столовой, какъ бы на показъ присутствующимъ, направилась къ небольшому столу у окна, за который, не чая грозы, помѣстилась Лина съ Духонинымъ. Чижевскій сидѣлъ по другой рукѣ ея, рядомъ со своею дамой, Женни Карнауховой. Княгиня безцеремонно попросила ихъ передвинуться на два сосѣдніе свободные стула…..

— Et nous nous mettrons là, en famille, шепнула она игриво на ухо Анисьеву, — vous serez entre ma fille et moi.

Онъ дорого бы далъ въ эту минуту чтобъ имѣть право крикнуть ей на всю залу: «Дура, непроходимая, зловредная дура!..» До дѣлать было нечего, — онъ отставилъ стулъ и скользнулъ чтобъ усѣсться, мимо Лины, нагибаясь предъ ней съ изысканною учтивостью и извиненіемъ…

Она безмолвно и поспѣшно, не глядя на него, прижала рукой волны газа своей юпки, давая ему мѣсто пройти….

«Я ей внушаю отвращеніе, просто!» заключилъ чуткій Петербуржецъ изъ одного этого торопливаго, нѣмаго, какъ бы гадливаго движенія; «je lui fais Peffet d'un cloporte,» перевелъ онъ это себѣ по-французски, морщась и закусывая губу.

Онъ не привыкъ внушать такія чувства, и серіозно озлился на ту которую почиталъ ихъ главнымъ источникомъ.

— Какія порученія дадите вы мнѣ въ Петербургъ, княгиня? проговорилъ онъ отчетливо и громко, развертывая свою салфетку.

— Почему въ Петербургъ? тревожно спросила она, держа вилку надъ глазурною поверхностью подносимаго ей въ эту минуту блюда майонеза.

— Потому что я ѣду завтра и буду тамъ черезъ три дня, спокойно отвѣчалъ онъ.

Тяжелая серебрянная вилка выскользнула изъ рукъ Аглаи и, ударившись о край блюда, съ грохотомъ упала на ея тарелку, растрескавъ ее на три большіе куска.

— Это, говорятъ, къ счастію, княгиня! невозмутимо улыбнулся графъ Анисьевъ, учтиво спѣша обмѣнить своею обломки ея тарелки, и передавая ихъ вмѣстѣ съ виновною вилкой подбѣжавшему съ испуганнымъ лицомъ слугѣ.

Тарелка была саксонская, дорогая, съ рѣдкимъ, вѣнчаннымъ королевскою короной вензелемъ А. R. [3]