Четверо мужчин для одной учительницы - [8]

С именами людей такая же история. Когда их классная объявила, что к ним переведут нового мальчика Антона Телышева, Наташа сразу представила: вялый юноша с пушком над пухлой губой и картофельным носом. Давит прыщи, любит смотреть кино «про войну» и бывать у матери на заводе. При чем здесь завод? Не важно, любит и все. Он же таким и оказался, этот «ботан» Телышев, как Наташа его вообразила. Или когда мать недавно спросила у соседа: «Как здоровье Клавдии Васильевны?», – звуки сами нарисовали полную женщину в цветастом халате. Она варит варенье, жутко сладкое, «чтобы не закисло», записывает рецепты из телевизора, кипятит белье в кастрюле, прикладывает лопух к своей подагре и всех достает советами, как лечить подагру и как варить варенье. Любопытно было бы проверить.

От имени «Елена Николаевна Смольянинова» веяло аристократизмом. Что такое этот «аристократизм», Наташа не смогла бы объяснить, представлялось лишь что-то неопределенное: ясный взгляд, прямая спина, хорошие манеры, образованность, аккуратность в одежде. Интересно, совпадет ли ее «картинка» с реальным человеком, которого она увидит? А ее собственное имя? О чем оно говорит? Сейчас только о том, что она шагает: «На-та-шана-та-ша».

Бетонные пятиэтажные коробки сменились низкими деревянными, с огородами и повалившимися заборами. Мутное солнце растекалось над домами, наполняя светом размытую колею дороги в кружеве подсохшей глины. Дверь открыла пожилая женщина, похожая на учительницу. С гладко зачесанными седыми волосами плохо сочетались молодые лучистые глаза. На Наташино приветствие и объяснение цели визита хозяйка приятным голосом пригласила:

– Проходите, пожалуйста. Побудьте у меня, если не торопитесь, Наташенька. Сегодня такой день... День памяти моего отца Николая Николаевича Смольянинова. Нас было четверо у него. Никого не осталось...

Она провела гостью в комнату, взяла со стола чайник, медный, с вензелем на крышке, и вышла в кухню. Прямая спина, плавная, плывущая походка, идеально выглаженное платье с белоснежным воротничком. В комнате было светло и очень чисто. Старая мебель словно хранила тайны, гордясь своим многолетним молчанием. Такую мебель Наташе не приходилось видеть у других знакомых. Весь угол занимал главный хранитель тайн – рояль. Он был слишком велик для небольшой комнаты. Вернувшись, Елена Николавна подошла к инструменту, плавно опустилась на высокий стул, обернулась к гостье:

– Наташа, вы любите классическую музыку?

– Не знаю. Да, наверное...

Хозяйка чуть заметно улыбнулась чему-то своему, выпрямилась, грациозно расправила складки платья и, высоко вскидывая тонкие кисти рук, заиграла.

Наташа не могла понять, что именно доставляет ей такое удовольствие – слушать музыку или смотреть на эту великолепную женщину.

Когда отзвучал последний аккорд, Елена Николаевна медленно опустила руки на колени и произнесла: «Это этюд Гречанинова. Папа любил его наигрывать, когда мы были детьми».

Потом они пили чай с клубничным вареньем, вылавливая ягодки из прозрачного сиропа маленькими серебряными ложечками. Все ягоды были целые, одна к одной. Такое варенье когда-то подавали в доме Смольяниновых. Елена Николаевна сохранила рецепт и несколько ложечек – тоненьких, изящных, с приятным для языка краем и замысловатой виньеткой под пальцами. Заметив, что Наташа с любопытством рассматривает виньетку, хозяйка пояснила:

– Буква «С» в центре означает фамильное серебро Смольяниновых. Я помню этот узор с детства, когда еще были все приборы. Потом что-то исчезло, что-то продали, вот только ложечки со мной... Их очень любила бабушка. Она была мудрой женщиной и до конца дней сохраняла царственную осанку и душевную молодость. Несмотря ни на что. Бабушка всегда говорила, что буржуа и купцы в 17-м году стрелялись, потому что потеряли деньги и имущество, которое было для них главным в жизни, а мы выжили, потому что внутреннее богатство отнять нельзя... Я прожила нелегкую жизнь и теперь понимаю, о чем она говорила. В концлагерях сохраняли свою личность лишь две категории людей – верующие и аристократы...

Елена Николавна расспрашивала Наташу о школе, о предпочтениях в литературе, в музыке. Наташа понимала, что между ней и «графиней», как она прозвала про себя новую знакомую, целая пропасть. Но она совсем не чувствовала этой пропасти, лишь доброжелательное отношение и радушное гостеприимство хозяйки.

Уходить не хотелось. Дома ее не ждали. Елена Николаевна, угадав настроение гостьи, предложила:

– Наташенька, а хотите, я покажу вам своих питомцев, пока они не уснули?

– Конечно, хочу!

Она накинула на плечи старое пальто и повела Наташу в то место возле дома, которое другими жителями использовалось под посадку «закуси» – лука, чеснока, редиски. У невысокого аккуратного заборчика росли цветы, синие, желтые, белые, бордовые, голубые, они напоминали открытые пасти сказочных львов со свисающими от жары языками. Наташа ахнула:

– Ничего себе! Какие необыкновенные! А как они называются?

– Это ирисы. Причем самые обыкновенные. По-латыни они так и называются «ирис вульгарис», то есть ирис обыкновенный.

– Вульгарис? – Наташа вспомнила, как мать говорила про кого-то: «она так вульгарно одевается» или «так вульгарно себя ведет». О смысле этого слова она не задумывалась, но понимала, что это что-то неправильное и быть вульгарным плохо. – Но ведь быть вульгарным плохо?