Четверо Благочестивых. Золотой жук - [20]

Из этого можно заключить, что информация, предоставленная редактором и его помощником в полицию ночью, привела к тому, что была задействована прямая телеграфная линия Англия – Испания, в Мадриде подняты с постели важные лица, и извлечено на свет божий личное дело Тери, на основании которого составлена его биография, тут же переправленная в Лондон энергичному главе столичной полиции.

Сэр Филипп Рамон, сидевший за письменным столом у себя в кабинете на Портленд-плейс, никак не мог сосредоточиться на лежащем перед ним письме.

Это было письмо управляющему его огромным поместьем Бранфелл, где он жил до того, как занял видный пост и переехал в столицу.

Ни жены, ни детей у сэра Филиппа не было. «…Если каким-то образом этим людям удастся добиться своего, знайте, что я оставил свои указания относительно Вас и всех, кто преданно служил мне», – писал он, из чего хорошо просматривалось общее настроение письма.

В течение последних нескольких недель отношение сэра Филиппа к возможным последствиям его поступка претерпели значительное изменение.

Раздражающая постоянная слежка, с одной стороны, необходимая для его же безопасности, с другой – не дающая успокоиться, привела к тому, что у него появилось острое чувство негодования, которое поглотило даже страх. Разум его заполонило одно непреклонное желание: довести до конца начатое дело, утереть нос этим «Четырем благочестивым» и показать, насколько министр иностранных дел выше и благороднее любых проходимцев. «Абсурдно, – отмечал он в статье, озаглавленной “Личность и ее отношение к общественному долгу”, опубликованной через несколько месяцев в “Куотерли ревью”, – и чудовищно предполагать, что мелочная критика со стороны совершенно некомпетентных источников может как-то повлиять на видение членом правительства законодательного поля, охватывающего интересы миллионов людей, вверенных его заботам. Он – всего лишь исполнитель, прекрасно настроенный инструмент, который придает материальную форму желаниям и воле тех, кто не только ожидает от него внедрения способов улучшения своего благосостояния или усовершенствования ограничений международных торговых отношений, но и надеется на защиту своих интересов, не связанных непосредственно с финансовыми делами… В подобных обстоятельствах министр, осознающий меру своей ответственности, перестает быть человеком и становится бесчувственным автоматом».

У сэра Филиппа Рамона было очень мало друзей, вероятно, из-за отсутствия качеств, привлекающих окружающих. Прямолинейный, сознательный, сильный, он был из тех хладнокровных и циничных людей, которых сделала таковыми жизнь, лишенная любви. Он не знал, что такое душевные порывы и ни у кого не вызывал их. Поняв, что то или иное действие несет меньше вреда, чем какое-либо иное, он совершал его. Посчитав, что та или иная мера может принести немедленную или отдаленную пользу, он доводил ее до победного конца. О сэре Филиппе можно сказать, что у него не было амбиций… – одни лишь цели. Он внушал страх всему кабинету министров, которым руководил, ибо ему было неведомо заветное слово «компромисс». Его мнение относительно чего-либо коллеги обязаны были безоговорочно разделять.

Четыре раза за короткую историю его пребывания у власти в газетах появлялись сенсационные заголовки о предполагаемом уходе одного из министров кабинета, и каждый раз им оказывался тот, чьи убеждения шли вразрез со взглядами министра иностранных дел. И в мелочах, как и в серьезных делах, он всегда добивался своего.

Он наотрез отказывался переселяться в свою официальную резиденцию, поэтому дом № 44 по улице Даунинг-стрит был превращен в нечто среднее между рабочим кабинетом и местом для официальных приемов. Жил он на Портленд-плейс и оттуда каждое утро отправлялся на работу, проезжая мимо здания Королевской конной гвардии, когда часы на нем заканчивали бить десять.

Отдельная телефонная линия была проведена между личным кабинетом министра на Портленд-плейс и его официальной резиденцией, и это была единственная ниточка, связывающая сэра Филиппа со зданием на Даунинг-стрит, занять которое мечтали все первые лица его партии.

Однако сейчас, с приближением рокового дня, полиция все настойчивее требовала от него переезда на Даунинг-стрит.

Здесь, говорили они, защитить его будет намного проще. Сорок четвертый дом был им хорошо знаком, подъезды к нему легко охранять, и, что самое главное, если бы он туда перебрался, отпала бы надобность в переезде от Портленд-плейс до Министерства иностранных дел, наиболее опасной части ежедневных передвижений министра.

Но убедить сэра Филиппа пойти даже на этот шаг оказалось очень непросто. Лишь после того как ему сказали, что, если он согласится, наблюдение за ним станет для него незаметнее, он уступил.

– Вам не нравится, что всюду за порогом мои люди, – прямо сказал ему суперинтендант Фалмут. – Вы жаловались, застав недавно в ванной одного из моих парней. Вы не хотите, чтобы с вами ездил офицер в штатском… Так вот, сэр Филипп, я вам обещаю, что на Даунинг-стрит ничего этого не будет. – И это стало решающим аргументом.

Перед самым отъездом на новое место, он сидел над письмом своему управляющему, пока детектив дожидался его за дверью.