Четверка червей - [51]

Чудо-мальчик разозлился не на шутку.

— И прежде было черт знает что, но сейчас… Проклятье, как можно серьезно относиться к подобной чепухе? Впрочем, если так надо… Похоже, тот, кто послал это последнее письмо, ничего не знал о смерти Блайт, верно? А поскольку все письма явно дело рук одного и того же человека, то я не вижу здесь никакой связи…

— Комедия, да и только! — ядовито констатировал Лу Бэском. — Явно дурацкие шутки… — Тем не менее, он спросил: — Послушайте, а где вы нашли этот листок?

— В гардеробной Джека Ройла. — Эллери снял крышку с портативной пишущей машинки. — Более того, если вы сравните тест, только что отпечатанной мной на этой машинке, с особенностями текста на желтом листе, то увидите, что маленькие буквы «р» и «г», например, имеют одинаковые характерные дефекты. Одинаковые дефекты… — задумчиво повторил он. Схватив со стола Бутчера увеличительное стекло, служившее прессом для бумаг, Эллери тщательно исследовал сквозь него означенные литеры на ударных рычагах машинки. Так и есть: недавно подпилены напильником! Однако вслух он всего лишь сказал: — Тут нет никаких сомнений. Таблица, определяющая значения игральных карт, отпечатана на машинке Джека Ройла. Машинка ведь принадлежала вашему отцу, Тай?

— Да, — сказал Тай и отвернулся. — Да, разумеется!

— Так значит, Джек?.. — удивленно протянул Бутчер.

— Да бросьте вы! — засмеялся Лу. — Зачем бы Джек стал играть в такие дурацкие игры? — Однако смех его прозвучал как-то неестественно. Он с тревогой покосился на Бонни.

— На пишущей машинке Джека Ройла… — Голос Бонни осекся, словно у нее перехватило горло. — Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Поврежденные литеры в данном случае столь же убедительны, как отпечатки пальцев.

— Тай Ройл, ты слышал? — спросила Бонни, обращаясь к его спине и яростно сверкая глазами. — Ты слышал?

— Чего тебе от меня надо? — спросил Тай, не оборачиваясь.

— Чего мне надо? — закричала Бонни. — Мне надо, чтобы ты повернулся и посмотрел мне в глаза! Твой отец напечатал эту таблицу — твой отец посылал конверты с игральными картами моей матери — твой отец убил мою мать!

Тай с угрюмым лицом резко обернулся, готовый к защите и нападению:

— У тебя, очевидно, снова истерика, иначе ты бы поняла всю несусветную глупость подобного обвинения!

— Вот как? — вспылила Бонни. — Я знала, что в его раскаянии, в его предложении маме выйти за него замуж спустя столько лет обоюдной ненависти было нечто странное! Теперь я знаю, что Джек Ройл все время лгал, играя свою роль, — да, Лу, ужасную роль! — притворяясь до той поры, когда он… замыслил убить ее! Обручение, свадьба — все было ловушкой! Он нанял кого-то, чтобы симулировать похищение, и затем отравил маму своими подлыми руками!

— И себя тоже, я полагаю? — спросил взбешенный Тай.

— Да, потому что когда он понял, какой страшный поступок он совершил, у него возник первый за всю его жизнь честный порыв, и он покончил с собой!

— Я не собираюсь драться с тобой, Бонни, — глухо проговорил Тай.

— Враги… Два врага! Конечно, почему бы и нет? Ты и твой отец! Вчерашняя очаровательная любовная сцена… о, ты тоже считаешь себя очень умным! Ты знаешь, что он убил мою маму, и пытаешься прикрыть его! Скорее всего, ты даже помогал ему продумать свой план — ты, убийца!

Тай стиснул кулаки и медленно разжал их. Он потер тыльную сторону ладони, словно она чесалась или болела. Затем, не говоря ни слова, он повернулся и вышел из офиса.

Бонни, вся в слезах, упала в объятия Бутчера.

* * *

Однако позже, когда Бонни вернулась домой, поднялась наверх в свою комнату и не раздеваясь упала на кровать, в самом дальнем и темном уголке ее разламывающейся от боли головы зашевелилось сомнение: а так ли все было? Могло ли все происходить именно так? Притворился ли Тай вчера, когда уверял, что любит ее? Подозрения были страшными. Все факты свидетельствовали против него. Кто мог рассказать Поле Пэрис об их примирении? Только Тай. И это после того, как она умоляла его не выдавать пока их секрет!

А потом находка таблицы со значением карт… Нет, долгие и долгие годы ненависти невозможно стереть тремя короткими словами, как бы приятно они ни звучали!

О, Тай, ты — чудовище!

Бонни оставалась в своей комнате, запершись от всего мира, обессиленная, больная и опустошенная. Ночь тянулась медленно и казалась бесконечной, заполненной таким множеством теней, что в три часа утра, злая на разгулявшиеся нервы и содрогаясь от постоянно посещавших ее жутких мыслей, она встала и зажгла свет везде, где только могла. За всю ночь она так и не сомкнула глаз.

В восемь Бонни впустила обезумевшую Клотильду:

— О, Бонни, ты сделаешь себя больной! Смотри, я принесла p’tit déjeuner. Galettes et marmelade[48]…

— Нет, спасибо, Тильда, — устало проговорила Бонни. — Письма были?

Она углубилась в разборку почтовых конвертов, грудой лежавших на подносе. «Дорогая Бонни Стьюарт! Мое сердце стремится в Вам в Вашей печали, и я хочу сказать, как я Вам сочувствую…» Слова. Почему люди не могут оставить ее в покое? И в то же время, как-то невежливо так относится к состраданию… Ведь все они такие милые, так любили Блайт, так…