Честь снайпера - [16]

Наконец, ЯК-6 в воздухе. Это был двухмоторный транспортный самолёт, наспех сотворённый для поддержки армии лёгкой авиацией в военное время. Удобству здесь места не было. Полотняно-деревянный, он смотрелся практически игрушечным по сравнению с тяжёлым истребителем, на котором летал её несчастный муж — всегда весёлый, никогда не унывающий Дмитрий.

Иной раз самолёт проваливался в случайно найденную воздушную яму на несколько дюжин футов, оставляя её желудок на прежней высоте. При потере гравитации она в головокружительном ужасе хваталась за каркас фюзеляжа, хоть и понимала, насколько нелепо при этом выглядит. Фюзеляж при падении всё равно раскололся бы, словно разбитая ваза, а потом всё загорится — так что ей стоило бы молиться о смерти при ударе, а не от огня. Ей в избытке пришлось повидать горящих людей и понять, что такого конца не стоило себе выбирать. Смерть от огня ужасна.

Падение, страх, холод неотапливаемой кабины — всё это скручивало желудок. Нестерпимо хотелось блевать, но это вывело бы из себя и без того взведённого Диносовича, а этого ей не хотелось. Чем его меньше — тем лучше. Он сидел напротив, смотря на неё с выражением таранной прямоты и честности на плоском, безэмоциональном лице, давая понять, что он является носителем власти Вождя во всей полноте и намерен вынести эту ответственность с достоинством. Улыбка не касалась его губ, а в глазах не было нисколько тепла. Таковы были все люди Вождя, а в особенности те, кто арестовывал её отца.

Рёв двигателей не давал разговаривать, а фюзеляж наполняла топливная вонь, от которой текло из носа. За заляпанным перспексовым окном было слишком темно, чтобы хоть что-то разглядеть кроме случайной вспышки взрыва, в котором что-то уничтожалось, кто-то погибал, здания превращались в кратеры, а города — в развалины. Война этой ночью была голодной, и аппетит к разрушению господствовал над местами, где они пролетали. Самолёт же держался в воздухе неуверенно, словно поскальзываясь, машину носило и мотало, едва контролируя.

Дверь в кабину — скорее, просто люк — открылась, и, нагнувшись, вошёл один из пилотов в кожаном шлеме. Его глаза казались особенно небольшими в сравнении с гигантскими линзами очков, напоминавшими глаза насекомого, поднятыми на шлем надо лбом и державшимися на широкой лямке.

— Мы установили радиоконтакт, видим аэродром, заходим на посадку, — проорал он сквозь двигатели. — Наверное, тряхнёт как следует при посадке, но всё будет в порядке. Мы сбросим ящики, вы присоединяйтесь к своим друзьям и всё на этом.

Петрова кивнула.

При ней был «дядя Фёдор», как она звала свою винтовку. Это был Мосин-Наган 91 в ярд длиной калибра 7,62*54 с прицелом ПУ, посаженном в стальной кронштейн над ресивером. Царские войска потерпели с ней поражение от Японии в 1905-м, затем от немцев в 1917-м и, наконец, от финнов в 39-м. Похоже, что сейчас намечалась первая победа, но всё ещё оставалось кого подстрелить. На этой винтовке, сделанной в 1940-м году, было уже достаточно крови — раньше ею владели Татьяна Морова и Люда Борова. Обе были отличными девчонками, ныне мёртвыми, но винтовка выделялась необычной точностью, в особенности с тульским патроном 443-А, которыми запаслась Петрова. Милли использовала её сотни раз: в снегу и летом, в грязи и пыли, в развалинах и особняках, при свете дня и во мраке, на пшеничных полях среди танков, в Сталинграде и Курске. Винтовка никогда не подводила её, и, возвращаясь от отдачи после выстрела, всегда показывала, что на изображении в чётко нанёсённых линиях прицела — три остроконечные линии: две горизонтальных, одна вертикальная, обозначавшие зону поражения — никто не шевелится. Винтовка была обёрнута в ткань и лежала вдоль её ноги. Сама она была одета в камуфляжный снайперский костюм, сделанный из одного куска ткани, накинутый поверх просторного крестьянского платья и исподнего из грубого хлопка, типичного для сельского пролетариата. На ногах были обычные русские ботинки.

В голове всплыло воспоминание, как её подразнивал муж:

— Если бы люди могли видеть сквозь чепуховую красоту, — говорил он, — они бы понимали, какая ты искренняя личность. Я так рад, что я это вижу! Это было нелегко, но я как-то справился.

Она подумала: видел бы он меня сейчас, замотанную, как старая бабка. Веселья не обобрался бы! И тут вспомнила: Дмитрия больше нет.

— Держитесь! — снова крикнул один из пилотов сквозь проход, и тут же она ощутила, что самолёт скользнул вниз, быстро теряя высоту.

Снаружи по мере снижения темнота менялась, став просто темнотой без глубины и наполнения. Она поняла, что это значило: самолёт был не над горами, а ниже них, в извилистой долине, ограниченной хребтами с пиками выше их полёта. Напротив она видела лицо подполковника, менявшегося от бледно-белого до смертельно-белого, а челюсти его сжались так, что она испугалась за его коренные зубы. Затем самолёт как следует треснулся — или грохнулся, будет вернее сказать — с такой силой, что у неё в голове вспыхнул свет от вспышки вибрации, затем подпрыгнул, снова ударился и наконец-то полностью доверил себя земле, покатившись и считая каждую кочку, передаваемую от шасси сквозь раму её телу.