Честь и мужество - [20]

В дверях показалась остроносая лисья физиономия лысого старичка. И сразу — та же мгновенная радость:

— Из милиции? Очень, очень хорошо. Давно пора избавить нас от этого проклятого золота. Не в ящике оно, дорогие товарищи, а на душе они, эти камни. Пропади они пропадом!

Булушев с интересом смотрел на этого елейного старичка. Осматривая сараи Дмитриевых, работники милиции обнаружили невероятные, почти плюшкинские залежи: не менее полутора центнеров свинца, олова, десятка два паяльных ламп, огромное количество разнообразного инструмента. Все, что Федор Дмитриев мог утащить с завода, он тащил и прятал в кладовку. И вот сейчас рассыпается мелким бесом и точно так же, как и сын, поливает самой чудовищной грязью Валентину.

— Это все она, дорогие товарищи. Мы с сыном ни при чем. Зачем нам золото? Мы люди смирные.

— А свинец вам зачем? — в упор спросил Земсков. — Тут же для целой мастерской на год.

— Пригодится, дорогой товарищ, в хозяйстве знаете как…

— Откройте ящик! — приказал Булушев.

Ящик был доверху нагружен охотничьими и рыболовными принадлежностями. Булушев и Земсков тщательно осмотрели патронные гильзы, банки, коробочки, снасти. Золота больше не было.

На самом дне Булушев обнаружил две латунные трубки, запаянные о обеих сторон. Взял в руку и удивился — до чего тяжелы.

— А это что?

Старик лицемерно вздохнул.

— Уж простите, дорогой товарищ… Заряды. Рыбку мы глушим… Нарушали, так сказать… Бес путает…

Он сокрушенно развел руками.

— Дайте-ка нож, — потребовал Булушев. Что-то заставило его не поверить старику.

— Взорветесь! Руку оторвет! — с испугом замахал руками старик. — Упаси бог!

Петр Дмитриев угрюмо молчал.

Булушев, испытывая неприятный внутренний холодок, принялся вскрывать трубку. Пробил неглубокий слой свинца, и… покатились на ладонь желтоватые крупинки.

Анатолий Сергеевич облегченно вздохнул.

— Так-то, рыболовы. — Он поглядел на них с нескрываемым презрением.

— А знаете, — вдруг горячо заговорил Петр, блестя глазами, — могу сообщить еще… Учтите… Валька-то вам не все сдала. Свою сберкнижку на триста рублей под сараем спрятала. Говорит, дочери останется. Дочь у нас, понимаете, туберкулезная, пяти лет… Понимаете, Валька, стерва какая… Утаить хотела.

Булушев поймал себя на страстном, почти мучительном желании дать как следует по расплывшейся физиономии. Он на всякий случай сунул руку в карман и отвернулся.

* * *

В двенадцатом часу ночи по куйбышевскому времени в штабе операции раздался требовательный междугородный звонок. Полковник Николич снял трубку.

— Есть, товарищ полковник! Нашли! — услышал он веселый голос Булушева.

И солидный человек, заместитель начальника УВД полковник Николич не выдержал и во весь голос крикнул:

— Молодцы!

* * *

— Ну что теперь скажете, Василий Григорьевич? — сухо спросил полковник Комиссаров, подвигая к Шурпину лист бумаги с золотыми самородками, изъятыми у Дмитриевых. Сегодня под утро прилетели из Хабаровска Булушев и Земсков. Передав золото Иллариону Артемовичу, они ушли отсыпаться.

Василий Шурпин сидел с каменным лицом и молчал. Пауза затянулась. Теперь, когда главная улика — приисковое золото — была налицо, запираться дальше становилось бессмысленным. Он лихорадочно искал выход и не находил.

— Не мое… — пробормотал он, лишь бы что-либо сказать.

Комиссаров с укоризной покачал головой:

— И не надоело? Сами понимаете, пластинку-то пора и сменить.

Шурпин снова помолчал. На скуластых щеках всплыли два темно-розовых пятна. Наконец он заговорил, с трудом выдавливая из себя слова:

— Виноват… Сознаюсь. Я не украл. Чемоданчик нашел в самолете. А в нем это… Я не преступник. Я просто так…

Полковник хладнокровно слушал его, ничего не записывая, не переспрашивая. Потом, воспользовавшись паузой, обронил вопрос:

— Где остальное, в Альметьевске?

Шурпин не шевельнулся.

— Советую, Василий Григорьевич, посерьезней подумать о своей судьбе, — веско произнес Комиссаров. — Вам предъявлено серьезное обвинение, и вина ваша доказана. Станете хитрить — лучше вам не будет. Будет хуже. Выбора нет — сознавайтесь уж до конца.

— Я не преступник, — упрямо повторил Шурпин. — Я…

— Преступник! — жестко оборвал его полковник. — Вы присвоили общенародное достояние — золото. Вы спекулировали. Вы сознательно нанесли ущерб нашей экономике. Этого мало, Шурпин? Так вот вам мой совет: постарайтесь-ка, да побыстрее, успеть хоть что-либо сделать для облегчения своей участи. Вам поможет только правда.

Шурпин, стиснув челюсти, бесстрастно слушал Комиссарова, а когда тот кончил, хрипло произнес:

— Дайте карандаш.

Очень медленно, обдумывая каждое слово, он вывел на листке бумаги:

«Уважаемая тетя! Я во всем сознался. Отдайте золото милиции, Василий».

— Передайте Чекменевой, в Альметьевске, — сказал он, не глядя Комиссарову в глаза. — У нее… мешок.

Полковник внимательно посмотрел на него. И промолчал.

* * *

Итак, Василий Шурпин как будто бы наконец был сломлен: записка к тетке свидетельствовала о его намерениях прекратить борьбу и сдаться на милость победителям. Но Илларион Артемович чисто интуитивно подозревал, что конечно далеко не все. Слишком уже легко принял Шурпин решение написать записку Чекменевой: такие люди, как он, просто с золотом не расстаются.