Червоточина - [25]

– У тебя уже, наверное, внуки.

– Какое там! – отмахнулся Геннадий Николаевич. – Дождешься!.. Вчера, вон, опять с матерью поругался. Не понимают они, что и в двадцать восемь, и в тридцать, и в пятьдесят – они все равно для нас дети! Что мы переживаем за них, волнуемся, добра желаем… – Бессонов сознательно говорил о сыне так, будто с тем ничего не случилось, потому что тревога и боль за него подкатили вдруг к сердцу такие, что хоть вой.

– Моей Сонечке двадцать четыре, – вздохнула женщина. – Где-то они теперь?..

– Они живы, Зоя! Я уверен, живы! – встрепенулся Геннадий Николаевич и собрался вскочить, но женщина вдруг спокойно и уверенно сказала:

– Я знаю, что Соня жива. Не могу лишь понять, где она.

– Знаешь?! Откуда?..

Зоя Ивановна смутилась вдруг, сильно, как все рыжеволосые, покраснела и тихо сказала:

– Ты только не смейся, но… Мы ведь переезжали часто, я сначала еще пыталась как-то устраиваться, а после того, как бардак в стране начался, работу по специальности найти стало трудно, да и Саша не хотел, чтобы я в ларьках торговала или еще что-нибудь такое. Вот я как-то и увлеклась… гаданием. – Женщина широко распахнула серые глаза и быстро заговорила: – Ты не думай, я людей не обманывала! Я по-серьезному! Да и для себя больше, отвлечься от скуки. А когда и впрямь получаться стало, то и люди потянулись, сами собой как-то, я нигде никаких объявлений не давала…

– Да я ничего и не думаю, – опуская глаза, пробормотал Бессонов, который как раз с сожалением и подумал не очень лестные для Зои вещи. А еще искренне огорчился, что вспыхнувшая вдруг надежда оказалась пустышкой.

– Я же вижу, что думаешь. А зря, между прочим. Есть много такого, чего мы не знаем, о чем даже предположить не можем. Проще отмахнуться от того, что кажется невероятным, принять за совпадение, выдумку, чем признаться в своем невежестве или допустить хотя бы, что на самом деле быть может и то, что мы признавать не хотим. Я ведь тоже была такой. Моя Соня, когда была маленькой, часто рассказывала мне свои сны. Говорила, что все, что она в них видит, на самом деле сбывается. Я отшучивалась, принимала все за детские фантазии. А однажды она проснулась и сказала, что там, где хлебушек пекут, пожар был. И ведь правда днем я узнала, что наш хлебозавод сгорел. Откуда она могла узнать это ночью?.. Да и потом много раз… Правда, когда повзрослела, меньше со мной этим делиться стала. Но вот семь лет назад, как раз после выпускного вечера, пришла под утро веселая, счастливая, только спать легла – вдруг вскакивает бледная, в слезах, дрожит вся… И только: папа, папа!.. Я в больницу звонить – Саша туда на обследование лег, сердце пошаливать стало, – а мне отвечают, что он умер только что. А ты говоришь…

– Я ничего не говорю… – Бессонов почувствовал, что неудержимо краснеет. – Зоя, ты извини меня, я правда не очень в это все верю… верил… Но и на самом деле – мы не все ведь в этом мире знаем, далеко не все. И я вполне допускаю, что…

– Да ты хоть допускай, хоть нет, – улыбнулась Зоя Ивановна. – От этого все равно ведь ничего не изменится. Ты лучше давай чай пей, остыл ведь уже.

Геннадий Николаевич схватился за чашку и, будто извиняясь, попросил:

– Так ты расскажи, что про дочку узнала.

– Что узнала… Узнала, что жива, – неохотно начала женщина. Но тут же встрепенулась, загорелась, вспыхнула. – Но самое непонятное, никак не пойму, где она! Карты говорят что-то невразумительное – и что рядом она где-то, и в то же время так далеко, что ничем не измерить. – Тут Зоя Ивановна глянула вдруг на Бессонова и предложила: – А хочешь, я на твоего сына погадаю?

Геннадий Николаевич, разжевывая конфету, кивнул, и старая приятельница, выскочив на минутку из комнаты, вернулась с деревянной шкатулкой, откуда достала что-то, завернутое в черный шелк. Развернув ткань, женщина извлекла на свет толстую колоду необычных карт.

– Это карты Таро, – пояснила она. – Как, ты говоришь, зовут твоего сына – Николай?

Бессонов кивнул, не отводя взгляда от рук знакомой, державших карты.

– Какие у него глаза и волосы?

– Глаза? Да я точно и не знаю… Но не карие точно. Скорее, темно-серые. А волосы – русые. Но тоже темные.

– Он смуглый?

– Нет.

– Значит, Рыцарь Мечей, – непонятно произнесла Зоя Ивановна, вынула какую-то карту, а потом сказала громко и четко: – Скажите, что сейчас с Николаем Бессоновым, где он находится? – и принялась тасовать колоду.

Геннадий Николаевич с недоверием, но в то же время с интересом наблюдал, как его давняя приятельница манипулирует с загадочными картами: вынимает какие-то, раскладывает непонятным образом на столе, снова тасует, снова достает и выкладывает то выше прежних, то сбоку, то вертикально в ряд… Наконец, закончив манипуляции, Зоя Ивановна принялась внимательно изучать расклад, а потом с затаенной тревогой, но в то же время удивленно посмотрела на Ничиного отца.

– Твой сын жив. Но он сейчас в трудном положении. На нем лежит большая ответственность, и он должен взять на себя непростые обязательства. Если он справится с этим грузом, не изменит себе, не потеряет надежду и веру в добро – он победит, и все будет хорошо.