Червивое яблоко - [70]

Когда мы жили в Колорадо, я откладывала деньги и купила за 40 долларов зеркальный телескоп, нарисованный тогда на упаковке кукурузных хлопьев. Жизнь в нашем доме заиграла новыми красками. Мой отец проводил один вечер в неделю, настраивая и перенастраивая телескоп, чтобы поглядеть на ночное небо. Каждый из нас много раз по очереди смотрел в него, и все родители и дети нашего квартала приходили к нам на задний двор любоваться небом. Блестящий Юпитер с его четырьмя большими спутниками будоражил мое воображение. Марс был ужасно красный. Мне также запомнились прекрасные кристаллические узоры, оставленные метеоритами на поверхности Луны тысячи лет назад, – визуальный эквивалент симфонии.

В моем отце чувствовалась добродетель, и когда он заходил в комнату, мне казалось, что свет приобретает голубой оттенок, что давало пищу моему духовному началу и приносило мне ощущение безопасности. Однако с ним не все было так просто. Когда он говорил о бесконечности, похоже, этот эксперимент с ножом и бессчетными половинками не столько расширял его видение, сколько заводил его в тусклый тупик. Дети любят думать, что их отцы подпирают собой небо, однако я очень рано обнаружила чувство интеллектуального хаоса в своем родителе. Мне кажется, что все мы пытались помочь ему преодолеть его, однако эти усилия лишь сделали нас, пятерых женщин в его доме, расстроенными и недовольными.

Мой отец вырастил четырех дочерей и заботливо относился ко всем нам, но, думаю, я досаждала ему больше, чем все мои сестры, вместе взятые. Моя изобретательность часто сбивала его с толку. Он пренебрежительно относился к моим инструментам для рисования, считая, что они в конце концов меня погубят. Он игнорировал мои работы, а однажды и вовсе накричал на меня в присутствии моих друзей, увидев, как мы по очереди обматывали друг друга бумагой в темной комнате для того, чтобы постичь процесс появления на свет. Это была фишка семидесятых. Нам она казалась безобидной и крайне забавной. Для него же это являлось абсолютно непостижимой вещью, бардаком. В другой раз мой отец вернулся домой из командировки. Было раннее утро (он поехал ночным рейсом), и когда он зашел, то обнаружил меня и Стива спящими вместе на полу. Он не произнес ни слова, однако позднее я услышала, как он сказал своим друзьям: «Если бы два года назад кто-нибудь сообщил мне, что я найду свою дочь спящей с парнем в центре гостиной, я бы выбросил его через окно». Подростком я то приводила отца в ярость, то лишала его дара речи – попеременно.

Мой отец хотел дочку, которая была бы покладистой и скромно одевалась. Однако я находилась на другой волне, экспериментируя с тем, что представляло для меня интерес, поскольку испытывала счастье, лишь ожидая нового опыта. Я не была покладистой, и то, что мой отец не мог принять меня такой, какая я есть, в юности, означало, что у меня никогда не было возможности довериться мужчине, ставящему мои интересы наравне со своими. К сожалению, все это привело к непониманию и породило обман в наших отношениях. И когда в мои двадцать два года отец заметил, что Стив вел себя неуважительно и был угрожающе безотчетен в своих действиях по отношению к нему, мы не смогли сесть друг против друга и подробно обсудить эту ситуацию.

* * *

Я испытываю шок, когда сегодня представляю мир, в котором жила моя мать. Когда моя семья еще обитала в Небраске, она как-то призналась нам, что сможет законно развестись с отцом, как только мы переберемся в Калифорнию. Вплоть до 1968 года женщинам было запрещено законом разводиться с мужьями в Небраске. К тому времени мы, девочки, знали, что она его не очень-то жалует. Полагаю, ее чувство беспомощности, что она не может освободиться от брака, послужило причиной проявления ее психического заболевания. Отец, в свою очередь, много раз повторял, когда мне уже было около двадцати: «Я не должен был давать вашей матери идти учиться в колледж. Из-за этого она начала думать». Весьма пугающе слышать такие невежественные фразы во времена феминизма от мужчины, у которого четыре дочери. Позже мой отец осознал, что заблуждался, и решительно изменил свое мнение, но семидесятые были временем медленного пробуждения для здоровяков, которые придерживались тайных альянсов внутри компаний, где ключевые позиции занимали мужчины. Хотя в его словах имелась доля истины: к 1970-му ряд представителей феминистского движения утратили настоящие цели и настолько радикализовались от разочарования, что, в сущности, приказывали женщинам вместе с водой выплеснуть и ребенка.

Я не обладала достаточным опытом, чтобы понять женское движение или то, почему люди говорили: «Женщина без мужчины – все равно что рыба без велосипеда». Это смешное заявление просто нужно было понять. Я также не знала, как отнестись, нечаянно услышав, как Кобун заканчивает телефонный разговор, жалуясь на качества американских женщин. Стоя у двери, я ждала, пока Кобун в дальнем конце своего кабинета смеялся и говорил что-то вроде: «Ох, они не как эти американские женщины…» – намекая на превосходство некой другой группы женщин, более почтительных по отношению к мужчинам. Возможно, он говорил специально для меня, так как знал, что я его слышу.