Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного) - [8]

В незапамятные времена были здесь и книги, но лет семь назад (по летоисчислению червя), где-то в августе, Слава все их безжалостно раздал друзьям и знакомым, но деревянную полку, висящую над изголовьем дивана, снять не удосужился. Там теперь одиноко лежал Джойс, с таким мелким шрифтом, что Катьке его приходилось выдавать не более чем на полчаса, для сохранения детского зрения, да пылился рисунок струтиоминуса.

По экрану ноутбука бегала маленькая собачка, справляющая свои дела под вырастающими и расцветающими после этого столбами. Выключить бы, лениво подумалось, но мозговой сигнал застрял на уровне челюсти, и разрядился зевотой. В комнату заглянул отец, помахал рукой, что-то спросил (Слава как раз зевал) и скрылся. Хлопнула входная дверь. В ванной нечто рушилось и плескалось, видимо Катька решила постирать, или почистить зубы.

- Идите кушать, дети, - позвала наконец-то мама.

Слава сглотнул слюну, поворошил высыхающие волосы, вытащил за ухо из ванной комнаты мокрого и перепачканного стиральным порошком ребенка, слабо верещащего и сопротивляющегося, усадил его на кухне за стол, зажав сестру между столешницей и холодильником, налил себе кофе и, прихлебывая, стал смотреть в посиневшее окно, за которым прорисовывалась тень раскидистой яблони, стараясь даже краем глаза не смотреть на неэстетичное и негигиеничное зрелище кормления человекоподобного существа манной кашей с комками.

Маму спасало то, что при всем своем упрямстве, вертлявости, вредности и прочих прелестях подрастающего поколения, Катька отличалась неуемной болтливостью, из-за чего терпения держать крепко зажатым рот, отворачиваясь от громадной, по ее разумению, ложки с самой противной в мире кашей, хватало ровно настолько, насколько ей в голову приходила очередная шальная мысль, нерассказанная новость или анекдот. Ребенок открывал рот, мама мудро давала ей высказать основное содержание, а когда начинались второстепенные подробности, затыкала его кашей.

- А вот еще анекдот мне его Ленка рассказала она от родителей услышала ну не то чтобы услышала просто случайно зашла домой после школы а я ее как раз на плацу ждала ты ведь помнишь нам нужно было воробья в тетрадь наблюдений зарисовать а на помойке ой на плацу они самые смирные и толстые и приходит мужик к сексопатологу это такой врач который трахаться учит мама фы фафа фахие фяки флафы фуфаеф тьфу и говорит доктор я наверное лесбиян ну это тети такие которым мужчины не нужны а доктор и спрашивает почему это он так фефил а фоф фефу фу фак фофук фофко фафифых фуфин а мне тянет на женщин тут подъехал автобус а мальчишки дураки такие считают что кто в автобус последний зашел тот дурак ранец у меня и расстегнулся а там кислота какая-то была фа фаме фе фифки фофофтифа фа фы фемя совсем не слушаете тьфу какая же гадость эта ваша каша а помнится я кушала в шикарных ресторанах и мне нравились грибы кокот и стерлядь а вот икру я не люблю...

Каша незаметно кончилась и начались мучения с молоком. Здесь Слава был с Катькой внутренне солидарен - большей гадости трудно найти. Молоко разбавлялось водой где-то один к десяти и не в пользу молока. После такого пойла можно было не мыть бутылку, но свое мнение из сомнительных педагогических целей Слава держал при себе. Допив кофе и желая прекратить пытку молоком, перешедшую все мыслимые рамки, фонтанируя на клеенку и окно, Слава спросил свое запотевшее изображение:

- Может быть, мне спеть вам?

- Дава-а-а-а-ай-ай-ай-ай!!! - заорала Катька, мама укоризненно на него посмотрела, а он пошел за гитарой, вытирая лицо рукавом халата. Молоко действительно было дрянью.

Со вчерашнего дня на гитаре накопился умопомрачительный слой пыли, скрывшей в своей мутной глубине исцарапанную темную лаковую поверхность и богатую подборку страшненьких немецких девушек, похожих на истощенных обезьянок. Не найдя ничего подходящего в пределах досягаемости, Слава обтер пыль об желтое покрывало дивана, задумчиво поглядел на оставшиеся на синтетическом меху безобразные грязные полосы, морщась стряхнул их на пол все еще шершавой и влажной рукой, обшлагом халата тщательно, до блеска отполировал гриф, побренчал нечто легкомысленное и абсолютно немузыкальное, и вернулся на кухню. Там установилось относительное перемирие - Катька пыталась отодвинуть от себя тяжелый стол, извиваясь как пиявка, а мама сидела напротив и, навалившись на столешницу, задумчиво глядела на дочь.

Слава сел на свободный стул в торце, спиной к старой плите, давно используемой не по назначению, а лишь как оригинальный шкаф для посуды. Левый локоть его упирался в раковину и даже немного подмокал от воды, текущей на грязные тарелки и чашки, разбрызгиваясь во все стороны. Шкаф, расположенный по правую руку, на самой верхней полке которого таились от вездесущей Катьки коробки конфет и печенья, особо не мешал, но и не давал простора для рок-н-рольского "драйва" с тряской головой, прыжками, эквилибристикой инструментом и прочими примочками, от которых Катька млела и, несмотря на строги запрет брата, тайком рассказывала всему классу и, по слухам, даже пыталась изобразить кое-что из репертуара тонким голоском, но с неиссякаемой энергией. Мама к таким излишествам относилась спокойно, папа, когда присутствовал, критиковал, но Славе казалось, что им все равно нравится, хотя они ничего не понимали ни в современной музыке, ни в роке, ни в стихах.