Черты народной южнорусской истории - [49]

Вместе с литературным развитием мы встречаем и следы искусства. Распространение чтения вызывало переписку рукописей. Из этого рано образовалось на Руси искусство писания. Древнее письмо на пергаменте отличается тщательностью отделки и изяществом; писали не только для того, чтобы можно было легко прочесть, — писали затейливо, красиво, раскрашивали и разводили узорами начальные буквы, украшали рукописи живописными изображениями. Иконная живопись принесена в Киев греками, но была скоро усвоена русскими; уже в XII веке в Печерском монастыре был знаменитый русский иконописец Алипий. Обычай расписывать внутренние стены храмов фресками способствовал развитию и распространению живописного искусства. Оно не ограничивалось одними церковными предметами. Сборник Святослава,[136] в котором изображено семейство князя Святослава Ярославича и сочинение Ипполита об антихристе, где помещен лик какого-то князя, заставляют полагать, что в те времена писали портреты живых лиц. На лестнице Киево-Софийского собора на стенах есть изображения охоты, княжеского суда, забав, плясок, лазанья по шесту, а также изображения, по-видимому, мифологические, например, человека с птичьей головой, поражающего копьем другого. Все это показывает, что живописное искусство обращалось к чисто мирским предметам и даже к обыденной жизни. Церковная архитектура введена к нам греками, но потом появились и свои зодчие: случайно мы узнаем о существовании в конце XII века зодчего Петра Мисопега. В Киеве было несколько великолепных церквей: к сожалению, до нашего времени уцелела только одна в таком виде, который может дать понятие о старине, да и та не без значительных искажений и изменений, это — церковь св. Софии построенная Ярославом.

Она представляла вид большого прямолинейного четвероугольника с тремя алтарными выступами, освещалась сверху многими куполами, была с каменными хорами, куда вели две лестницы, витые, широкие, не считавшиеся принадлежащими к святыне храма и потому исписанные светскими изображениями. Вход в церковь был с западной стороны, тройной, а входы по лестницам на хоры были с боков, так что трапеза с хорами прямого внутреннего сообщения не имела. Главный купол, заалтарная стена среднего полукружия и предалтарные столбы были украшены мозаикой, а стены и столбы, поддерживающие главный купол, — фресками, изображающими лики святых и события из священной истории. Это работа греческая. Но едва ли то же можно сказать о фресках на лестнице, представляющих сцены, очевидно, из русской народной жизни. Нам кажется, эти фрески должны быть русского произведения и во всяком случае очень оригинальны и поучительны. Подобно как за Иларионами, Кириллами, Феодосиями, Несторами мы встречаем певца Игоря с языческими Стрибогами, Велесами, Даждьбогами, возбуждавшими гонение со стороны благочестия, так сходя с переходов Софийского храма, мы встречаем пляски, музыку, игры, мирское веселье, то, против чего так вооружались благочестивые проповедники веры. Итак, в живописи, как и в литературе, было направление не религиозное, а мирское, грешное (с монашеской точки зрения), касавшееся таких предметов, которые благочестие осуждало наравне с языческими остатками.

Существовало, наконец, искусство, которое уже ни в каком случае не могло мириться с тогдашним благочестием, это — музыка. Благочестивый аскетизм предавал его анафеме без изъятий. Когда Феодосии, вступивши к Святославу, увидал около него играющих на гуслях и органах, святому мужу очень не понравилось такое веселое препровождение времени. А будет ли так на том свете? — сказал он. Уважавший святого мужа князь приказал музыке перестать, и всегда, когда только Феодосии посещал его, музыка не смела беспокоить отшельника. Но тем и ограничилось влияние, какое в этом случае оказал на князя печерский игумен. В его присутствии музыка не раздавалась в княжеском тереме, но в другое время — иное дело. Это чрезвычайно живо очерчивает нравы и понятия того времени. Мирские люди жили своею прежнею народною жизнью, со своими привычками; жизнь эта имела зачатки своей собственной культуры, но против нее восставало благочестие аскетизма именем новой религии. И что же? Мирские люди делали уступки благочестию до известной степени, соглашались признавать грешным то, что им называли грешным, но в то же время продолжали жить по-прежнему; это необходимо имело деморализующее влияние, порождало лицемерие: люди грешили. Музыка была осуждаема церковным благочестием безусловно, а между тем она существовала, русские любили ее, как любили и песни — поэзию. Поэты пели, сопровождая свои произведения игрою на инструменте; певец Игоря говорит о Бояне, что он вскладал свои вещие персты на живые струны, и они сами князям рокотали славу. Пиршества князей сопровождались игрой. На фресках лестницы Киево-Софийского собора мы видим пять родов музыкальных инструментов; один из них в роде арфы, четвероугольный: то, вероятно, древние гусли, другой — труба, третий — флейта, четвертый — подобие малороссийской бандуры или торбана, пятый — две металлические тарелки. Есть упоминовения о сопелях (малорусская сопилка), органах, бубнах. Самый благородный инструмент считался гусли; игра на гуслях употреблялась певцами на княжеских и боярских празднествах.