"А вот отец Миколай, верно, знает!" - подумал про себя Петр Кирилыч…
- Ну вот, Петр Кирилыч, как у нас с тобой все это складно вышло, -вдруг заговорил Антютик веселым шепотком, - потрепались малость и незаметно пришли…
Взял Антютик Петра Кирилыча за руку и остановился…
- Ты пригнись-ка к земле… послушай хорошенько, как твоя краля поет: голосок у нее соловьиный!..
Петр Кирилыч пригнулся и по росе услыхал, как в прибережных кустах защелкал первый, должно быть, только что прилетевший на Дубну соловей, -водилось их на Дубне в старое время, сказать теперь - не поверят!..
Запел соловей и разлился весь сразу, словно серебристый горох на воду рассыпал, а потом опять причмокивать начал и словно на маленьких хрустальных пальчиках прищелкивать: дескать, хорошо!.. Хорошо, черт возьми, на Дубне!.. И под его щелканье шумит в плотине вода, и завороженный лес шумит, и под соловьиные пересвисты и перечмоки вдруг в самых ушах у Петра Кирилыча запел нежный и печальный девичий голос, как бы издалека зовущий и плачущий вдалеке, отчего и у Петра Кирилыча, должно быть, больно заколотилось в груди, в глазах потемнело и все заволоклось в весенний душистый туман:
Над серебряной рекой, на златом песочке
Долго девы молодой я искал следочки…
А следов как будто нет… Их и не бывало…
На кого же, дева-свет, меня променяла?..
Не с того ль легла тоска в сердце молодое,
Что златой песок река унесла водою?..
Что серебряной рекой увел по песочку
Барин, парень городской, мельникову дочку?..
- Хорошо поет, Петр Кирилыч! - говорит Антютик, так и расплывшись своей скуластой рожей.
Смотрит Антютик на Петра Кирилыча, и не может Антютик понять, что это такое творится с Петром: весь он согнулся и припал к земле, и руки рвут чуть заметную травку на ней, и в глаза ему словно кто налил чистой дубенской воды, отчего они стали еще светлее и чище, и синева в них переливается такая же глубокая и густая, как и у Антютика зелень…
- Петр Кирилыч, - говорит ему Антютик, - вот теперь и ты мне скажи, потому что и я теперь не понимаю… Я, видишь, знаю, отчего у вашего брата бывает под носом мокро, это и у зверей тоже, когда сопливая болезнь у них заведется, а также в звериной старости это бывает, но вот почему и кто это тебе в глаза сейчас налил такой чистой воды, убей меня - не пойму!..
Антютик пригнулся к Петру Кирилычу и лизнул ему по глазам языком. Такой у него язык теплый, большой и шершавый, как лошадиный…
- Ба!.. Да она, эта вода-то, соленая!.. Отчего это, Петр Кирилыч, скажи?..
- Не знаю, ей-богу, не знаю… вспомнилось что-то, а что… и сам я, Антютик, не знаю, - тихо говорит ему Петр Кирилыч в самый его ноздрятый нос.
- Вот, - говорит Антютик, - эта самая дубенская девка и есть… Теперь нам бы только ее половчее засватать… Тебе полно лежать, ну-ка, вставай… вставай, а не то я…
Петр Кирилыч обмахнул глаза рукавом и поднялся.
- Ты тут, Петр Кирилыч, постой за кустами, а я… сейчас… живою рукой!..
- А ты ее, Антютик, не испугаешь?.. Уж больно ты… того… неказист!..
- Это нешто: ночью нам даден зарок - войти в любой образ, хошь в овечий, хошь в человечий… На то и луна, Петр Кирилыч, по небу плывет… Стой тут, Петр Кирилыч, а я сейчас… живою минутой.
Сказавши это, Антютик сначала присел до самой земли, словно уминал что под собой, потом вдруг припрыгнул выше самой высокой елки в лесу и оттуда гукнул на всю округу так, что семиверстными шагами далеко по лесу загугукало перекатное эхо, и на него длинным мыком отозвался, словно в большую трубу протрубил, старый чертухинский лось, зовя к себе заблудшую на жировке лосиху, гукнул еще раз так, что ели пригнулись над головой Петра Кирилыча и по кустам прошел тихий ветер и дрожь, потом со всей высоты грохнулся оземь и у самых ног Петра Кирилыча ушел в землю…
Петр Кирилыч боится и рукой пошевелить, и каждый сучок в лесу тоже присмирел, и не шелохнется ни одна ветка, стало в лесу в этот час тихо и затаенно, как в церкви в двенадцатый час…
- Вот он как леший кричит… Ррррррях! - прошептал Петр Кирилыч…
Вдруг лес зашумел, прошел по нему из конца в конец легкий и веселый ветерок, листва на березах раздулась, как мехи на гармони, ветки замахали рукавами на Боровую дорогу, в кустах опять защелкал во все пальцы соловей, и Петр Кирилыч, обернувшись назад, увидал в темноте, что по дороге идет старик в длинной поддевке с полами ниже колен, с чуть тронутой проседью скобкой волос под валяной шапкой, подпирается старик палкой и еще издали, видно, чтобы не пугался, машет Петру Кирилычу свободной рукой…
Петр Кирилыч встал и нерешительно пошел ему навстречу…
- Ты, Петр Кирилыч, - шепчет старик, - посиди тут… отдохни… а я сейчас… одною минуткой!..
И снова, едва поравнявшись, исчезнул из глаз.
*****
Сел Петр Кирилыч на пенек возле дороги и стал терпеливо дожидаться…
"На кого он только похож? - думает Петр Кирилыч про себя, зажавши кончик бородки в зубах. - Вроде как я его где-то видел, а где… и когда?.."
Но так и не вспомнил, потому что памятен был не на людей, а на побалачки и прибаутки, отчего и прозывался: балакирь!..
