Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии - [11]

Только тут Людмила вспомнила, что какую-то бумагу по этому поводу она раньше, при приеме дочери на учебу после очередного переезда семьи, действительно подписывала, но как-то не придала тому особого значения…

— Пускай так, — всхлипывала Иринка. — Пускай переводят, лишь бы побыстрее. Но почему здесь, даже если в сто раз хуже меня отвечают — всем тройки… Даже Мамонову ставят, а он, бывает, вообще молчит… Ко мне в классе никто не подходит! Не разговаривают! Отворачиваются! А учителя кричат, что я лентяйка и тупица! За что? Папа, за что?

Жена кричала на Игоря, обзывала всяко. Он угрюмо молчал, понимая, откуда дует ветер. Семье методично «перекрывали кислород» по всем каналам.

* * *

Прошло еще несколько дней…

Получив законный выходной после воскресного наряда, капитан решил идти ва-банк. Собственно, а что ему еще оставалось?

Позавчера Иринку так довели в школе, что она попыталась покончить с собой. Выбрала не петлю или прыжок с крыши высотного дома, а отравление. Наглоталась снотворного, которое иногда принимала на ночь мать. И, если бы та не вернулась рано домой, получив отказ в трудоустройстве в двух местах, неизвестно, удалось ли бы спасти решившуюся на самоубийство.

Сейчас жизнь девочки уже была вне опасности, но пока еще Иринка находилась в реанимации…

В так называемой посмертной записке — есть такой термин, — а вернее, целом письме девочка сообщала родителям, что после уроков Юрчилов-младший вновь изо всех сил ударил ее папкой по голове, во дворе школы. И пообещал теперь избивать каждый день. Когда же Иринка закричала, зовя на помощь директора школы и классного руководителя, которые как раз в эту минуту вышли на порог, обе женщины, прекрасно видевшие действия сына нового русского, по-военному сделали поворот кругом и спрятались в здании, да так оттуда и не вышли, сколько девочка ни плакала. А Юрчилов-младший важно уселся на переднее сиденье «джипа», возле которого стояли пятеро крепких мужчин, и с комфортом отбыл домой…

…Собираясь на свою личную войну, офицер не стал надевать камуфляжной формы. Облачился в непривычный гражданский костюм, повязал галстук, обул надраенные тупоносые туфли. Немного подумал и прикрепил на грудь все свои начищенные — не до блеска, а чтобы чуть высветлились — боевые награды.

По широкому асфальтированному тротуару Кедров твердо шагал к офису фирмы Юрчилова-старшего, нежно поглаживая в кармане гладкие бока гранат-«эргедешек». Слегка нагревшийся металл успокаивал, вселял дополнительную уверенность в своих силах, убеждал в собственной справедливости.

А вокруг шелестели зеленой, слегка запылившейся — не было дождей — листвой деревья и цвиркали в этой зелени птицы… Солнечные лучи, еще не очень жаркие, спускались с безоблачного неба. И не верилось боевому капитану-мотострелку, что сегодня, через считанные минуты, в одно мгновение, единственный маленький осколок «эргедешки» может похоронить под собой весь этот привычный мир с его явными и тайными войнами. Однако твердо знал решившийся на крайность офицер одно: случись даже самое худшее — и в мир иной, которого мы все боимся, но куда неминуемо придем, он шагнет только вместе со своим главным врагом. Шагнет без колебаний.

…Ах, как не хотелось делать этот непоправимый шаг! Но на все теперь оставалась одна — Господня — воля.

1999

ЗА НЕЧАЯННО БЬЮТ ОТЧАЯННО

— Службу обозначаете! Былыми заслугами кичитесь! На них далеко не уедешь! — рубил воздух ладонью в такт хлестким «воспитательным» фразам командир учебного батальона подполковник Ушаков, распекая вытянувшегося перед ним в струнку подчиненного — командира учебной роты майора Ишова. — Лучшая рота! — брезгливо поморщившись, зло продолжил разнос комбат. — И лучшие сержанты, организовавшие лучшую ночную пьянку! Самоустранились от личного состава! Не живете жизнью подразделения!

— Да я, товарищ подполковник, с них семь шкур… — вклинился было в критический монолог Ишов. Но — напрасно…

— Молчать! Молчать, пока я вас спрашиваю! — едва не подпрыгнул в кресле Ушаков от неуместного оправдания. — Меня пустые словеса не интересуют! С людьми работать надо! Кропотливо! Методично! Тогда и пьянок в роте не будет, и вообще ЧП! А сейчас — засучайте рукава и шагом марш немедленно наводить порядок в подразделении!

И комбат довольно расслабился в кресле после ухода подчиненного, промаршировавшего строевым шагом до дверей кабинета.

Из дверей ротный вылетел пулей, через строевой плац пронесся снарядом, в казарму вломился гранатой с выдернутой чекой. «Взрыв» последовал незамедлительно…

* * *

Выходец из младших командиров, майор Ишов являл собой хрестоматийный типаж холерика, тяготеющего к психопату истероидного типа. По простоте душевной он сам однажды сознался комбату, что если не поорет в казарме хотя бы раз за полдня, то «зримо чувствует», как бразды правления уплывают у него из рук. Стоило же ротному самому попасть «на ковер» к начальству — пусть даже не за чьи-то, а за личные прегрешения, — как офицер немедленно спешил передать испорченное настроение своим подчиненным (обходное защитное поведение), восполняя энергетические запасы особенно громкими криками и порой доходя до рукоприкладства. К тому же изначально низкая культура — Ишов воспитывался в семье хронического алкоголика — и почти полное отсутствие сдерживающих центров никогда не позволяли майору признать собственную неправоту перед подчиненными, и даже самая невыгодная для него ситуация в таких случаях неизбежно и грубо выворачивалась им наизнанку.