Чертов мост - [25]

— Ошибаешься ты, паря, не заодно я с ним.

Я задумался. Что привело его сюда? Что ему надо? Ведь он стрелял в меня и наверняка считал, что убил. Что-то тут неладно, надо как следует собраться с мыслями. «А где Тася, Евлампий и, наконец, Чернов?» Мурашки побежали по спине: «Неужели?..»

— Так ты же меня избил, стрелял, а теперь услуги предлагаешь! Как это надо понимать? — громко сказал я в надежде, что меня кто-нибудь услышит.

Лапушенко как-то странно хмыкнул и почесал затылок.

— Из ревности я тебя побил, думал, ты с Мотькой того... а она моя баба.

— Зачем стрелял?

— Если бы не я стрелял, то Сенька бы прикончил тебя, — спокойно сказал он и добавил: — Вверх я выстрелил...

Хотя я был убежден, что Лапушенко стрелял в меня, но по какой-то случайности промахнулся, его поведение сейчас заставило меня глубоко задуматься, а в душе зародилась искорка доверия к нему. С каждой минутой я убеждался, что не может этот мужик так тонко притворяться.

— Ты же с бандитами якшался!

Лапушенко пожал плечами, хмыкнул.

— Что я с ними якшался? Самогонку заставляли добывать. А не захочешь, тряхнут — и поминай как звали. Делами ихними я не интересовался, не нужны они мне.

— Значит, помочь хочешь?

— Не пришел бы.

— А как?

— Мы тут обговорили уже с твоей девкой и Черновым, порешили схитрить малость, а то бандюга этот дюже осторожный — еле меня одного отпустил.

— Где Чернов и девушка?

— Ушли к Терентьевне лошадей просить.

Я понял, что они решили поймать бандита без меня. Однако я не собирался отлеживаться, когда друзья идут на опасное дело. Я встал и, пошатываясь, добрел до окна. Голова кружилась, в теле чувствовалась слабость. Но я все-таки решил пойти с ними.

— Что же вы порешили? — после паузы спросил я.

Лапушенко встал, выбросил окурок в окно, прислонился к косяку и ответил:

— Я пойду к Матрене, поговорю с ней и заставлю ее пойти в зимовье. Сенька там. Пусть она передаст ему мое предупреждение, что скоро в зимовье нагрянет милиция. В тайгу он не пойдет. Без коня и харчей там делать нечего. А пойдет на Ушумун или Такшу, чтобы там добыть себе коня — я же коня-то ему не оставил. Чертов мост никак не минуешь — тут его и надо подстеречь.

— А если окружить и взять его в зимовье? Так надежнее...

— Нельзя так. Слышно в тайге хорошо, не подкрадешься к зимовью. Собаки у меня там остались — будут гавкать. Да и он хитрый: не сидит в зимовье, а караулит где-нибудь поблизости.

Пришли Тася, Чернов и дед.

— О-о, ты уже встал? — удивленно сказала девушка.

— Вроде бы.

— Что такой грустный, браток? — похлопал меня по плечу Чернов.

— Радоваться пока нечему — бандюга на воле.

— Не переживай, выловим его и вздернем на рее, — весело продолжал Чернов. — Тут вон целую историю придумали на этот счет; не отшвартуется он, браток, пригвоздим его на якорек. Держи краба и не расстраивайся, — он протянул свою огромную ручищу и крепко сдавил мне ладонь.

— Ну ладно, давайте поторапливаться, — озабоченно сказала Тася и подошла ко мне. — Собирайся и ты. Сможешь?

— Я готов.

Было решено, что Тася, Чернов и дед Евлампий сделают засаду у Чертова моста, а мы с Лапушенко поедем сперва к Мотьке, потом к зимовью, чтобы спугнуть бандита.

Не теряя времени, отправились в путь.

На улице уже рассвело. Небо над крутыми черными сопками в стороне Ундурги посветлело, а над рекой навис легкий туман. От Елкинды тянуло прохладой, пахло свежескошенной травой.

— Давно он у тебя скрывается? — спросил я у Лапушенко.

— С неделю, поди, будет.

— Откуда явился?

— С Нерчи. Там они снова сорганизовались в банду, но их сразу же под Зюльзиканом разбили. Он вырвался, и сюда.

Лошадь моя немного приотстала, я подстегнул ее и снова поравнялся с Лапушенко.

— Как же ты узнал, что я у Мотьки?

— Бандюга этот мне сказал, он там зачем-то шастал и выследил тебя... Потом подговаривал меня подпереть вас вместе с Мотькой и подпалить.

«Вместе с Мотькой подпалить... Услышав эти слова, я вздрогнул, сердце тревожно забилось. Старики Зайцевы... Их тоже подперли и подпалили...

— Ах ты, сволочь! — вырвалось у меня.

Лапушенко недоуменно посмотрел на меня.

— Это правда, — сказал он. — Сенька Арап, правая рука Косого, — хитрюга и сволочь. Ишь, как ловко хотел меня втянуть в свои грязные делишки! А я-то, дурак, поверил и потащился вчера с ним. На чем сыграл гад, а! Знает, стервец, что я с Мотькой полюбовничаю... Пойдем, говорит, Мотька твоя с хахалем... — И после недолгого молчания добавил: — И стариков Зайцевых он, подлюга, загубил — теперь-то уж я точно знаю. В ту ночь он куда-то уходил из зимовья, а явился к утру... Он это сделал, он.

У Мотькиного дома, слезая с лошади, я спросил:

— Ты его знаешь?

— А как же! Это сынок здешнего богатея — обдиралы Веретенникова, что жил на хуторе неподалеку от Береи.

Мотьку уговаривать долго не пришлось. Она сразу поняла, что от нее требуют, и собралась в путь. Сына она укутала покрывалом, пододвинула к кровати стол с едой и, ласково погладив по голове, молча вышла.

До устья идти не менее шести верст, и Лапушенко посадил Мотьку на свою лошадь. Не доезжая километра два, она слезла, ушла вперед. Мы подождали, когда она дойдет до зимовья (а узнали это по лаю собак), и двинулись дальше.