Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века - [42]
— О, конечно! Ни в коем случае! Что за безумие! Отправиться сейчас на эту гору из-за какой-то безделицы! Да еще в такую ночь, когда так темно, ночь поминовения усопших, да еще повсюду полно волков!
Последние слова она произнесла с особым ударением. Алонсо не мог не понять издевательской иронии, заключенной в них. Он вскочил, словно подброшенный пружиной. Провел рукой по лбу, как будто гнал страх, который существовал в его разуме, но не в сердце, и, обращаясь к красавице, что, склонившись, продолжала разжигать огонь в камине, сказал окрепшим голосом:
— Прощай, Беатрис, прощай… До скорой встречи!
— Алонсо! Алонсо! — воскликнула она, быстро повернувшись, но, когда она попыталась его остановить или сделала вид, что пытается, юноша уже исчез.
Через несколько минут раздался удаляющийся топот конских копыт. Красавица, не скрывая радостного выражения гордости и удовлетворения, окрасивших румянцем ее щеки, прислушивалась к цокоту копыт до тех пор, пока он не затих.
А старые дамы по-прежнему продолжали свои истории о привидениях. Ветер свистел за окнами, и колокола звонили где-то в городе, вдалеке.
Прошел час, два, три, приближалась полночь. Беатрис ушла в свою молельню. Алонсо все не было, он не возвращался, хотя доехать туда и вернуться обратно можно было меньше чем за час.
— Наверное, он испугался, — сказала себе девушка; она попробовала прочитать несколько молитв, которые обычно читаются в День поминовения усопших, но у нее ничего не получилось. Тогда она закрыла молитвенник и направилась к ложу.
Погасив лампу и задернув двойные шелковые занавеси, она заснула, но сон ее был неспокойным, нервным.
На башне Постиго часы пробили полночь. Сквозь сон Беатрис услышала звуки колокола — медленные, глухие, печальные, грустные. Она приоткрыла глаза. Ей показалось, что вместе со звуками колокола она услышала, как кто-то зовет ее по имени, но далеко, очень далеко, и голос этот — приглушенный, страдальческий. Ветер стонал за окном.
— Наверное, это ветер, — сказала она и, положив руку на сердце, попыталась успокоиться.
Но сердце билось все сильнее и сильнее. Лиственничные двери молельни заскрипели на петлях, и скрип был пронзительным и долгим.
Внезапно двери, ведущие к ее комнате, заскрежетали: сначала дальние, потом те, что ближе. Одни — глухо и тяжело, другие — пронзительно, как стон. Затем наступила тишина, но тишина, полная странных шорохов, полуночная тишина, с монотонным бормотанием воды где-то вдалеке, дальним лаем собак, смутными голосами, неразборчивыми словами. Слышались какие-то шаги, то приближаясь, то удаляясь, потом как будто шорох одежды, вздохи, прерывистое, усталое дыхание почти рядом, содрогание чего-то невидимого, чье присутствие чувствуется в темноте где-то поблизости.
Беатрис, дрожа, едва дыша, высунула голову из-за занавесей постели и прислушалась. Казалось, звучали тысячи самых разных звуков. Она провела рукой по лбу, снова прислушалась: ничего, тишина.
Казалось, она видела при нервном свечении зрачков, как какие-то тени вокруг двигались туда-сюда, но когда она попыталась всмотреться внимательней: ничего, лишь темнота, непроницаемая темень.
— Ба! — воскликнула она и вновь опустила свою красивую головку на подушку из голубого атласа. — Я такая же трусиха, как эти бедняги, у которых от страха сердце уходит в пятки, когда они слышат все эти небылицы о призраках и привидениях.
И, закрыв глаза, она попыталась заснуть, но старания ее были напрасны. Вдруг она снова привстала, бледная, взволнованная, испуганная. Теперь это уже не казалось: зашумели, раздвигаясь, драпировки у дверей и зазвучали шаги, они звучали глухо, едва слышно, но они приближались, и в такт с ними скрипело что-то еще, то ли дерево, то ли кости. Они были все ближе и ближе, и вдруг сдвинулась со своего места скамеечка для молитв, что стояла рядом с кроватью. Беатрис вскрикнула и съежилась, спрятала голову под одеяло, задержала дыхание.
Ветер продолжал сотрясать окна, вода в фонтане все лилась и лилась с вечным монотонным шумом, дальний лай собак прорывался сквозь шум ветра, а колокола города Сории, одни ближе, другие дальше, все звонили и звонили по душам усопших.
Так прошел час, два, ночь, целый век, потому что ночь показалась Беатрис вечной.
Наконец стало светать. Очнувшись от страха, девушка — при первых лучах света — приоткрыла глаза. После бессонной и страшной ночи — как красив, как хорош белый свет ясного дня! Она раздвинула шелковые занавеси ложа и уже была готова посмеяться над своими ночными страхами, когда вдруг холодный пот прошиб ее, глаза вылезли из орбит, лицо стало смертельно бледным: на скамеечке для молитв лежала, окровавленная и рваная, голубая лента, которую она потеряла на горе, голубая лента, за которой отправился Алонсо.
Когда насмерть перепуганные слуги пришли, чтобы сообщить Беатрис о гибели сына-первенца графов де Алькудьель, — его тело, изуродованное волками, нашли в зарослях на Горе Призраков, — то они увидели, что она лежит, скорчившись, без движения, возле постели. Руки ее крепко вцепились в эбеновые колонки кровати, рот был приоткрыт, губы побелели, тело было твердым, как будто окоченевшим. Она была мертва. Она умерла от страха!
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Один из самых знаменитых откровенных романов фривольного XVIII века «Жюстина, или Несчастья добродетели» был опубликован в 1797 г. без указания имени автора — маркиза де Сада, человека, провозгласившего культ наслаждения в преддверии грозных социальных бурь.«Скандальная книга, ибо к ней не очень-то и возможно приблизиться, и никто не в состоянии предать ее гласности. Но и книга, которая к тому же показывает, что нет скандала без уважения и что там, где скандал чрезвычаен, уважение предельно. Кто более уважаем, чем де Сад? Еще и сегодня кто только свято не верит, что достаточно ему подержать в руках проклятое творение это, чтобы сбылось исполненное гордыни высказывание Руссо: „Обречена будет каждая девушка, которая прочтет одну-единственную страницу из этой книги“.
Роман «Шпиль» Уильяма Голдинга является, по мнению многих критиков, кульминацией его творчества как с точки зрения идейного содержания, так и художественного творчества. В этом романе, действие которого происходит в английском городе XIV века, реальность и миф переплетаются еще сильнее, чем в «Повелителе мух». В «Шпиле» Голдинг, лауреат Нобелевской премии, еще при жизни признанный классикой английской литературы, вновь обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла.
Самый верный путь к творческому бессмертию — это писать с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат престижнейших премий. В 1980 г. публикация романа «И дольше века длится день…» (тогда он вышел под названием «Буранный полустанок») произвела фурор среди читающей публики, а за Чингизом Айтматовым окончательно закрепилось звание «властителя дум». Автор знаменитых произведений, переведенных на десятки мировых языков повестей-притч «Белый пароход», «Прощай, Гульсары!», «Пегий пес, бегущий краем моря», он создал тогда новое произведение, которое сегодня, спустя десятилетия, звучит трагически актуально и которое стало мостом к следующим притчам Ч.
В тихом городке живет славная провинциальная барышня, дочь священника, не очень юная, но необычайно заботливая и преданная дочь, честная, скромная и смешная. И вот однажды... Искушенный читатель догадывается – идиллия будет разрушена. Конечно. Это же Оруэлл.