Чертоги памяти - [23]

– Как хочешь, тетя Лора, – произносит он, ссутулив плечи и приняв самый расстроенный вид.

– Вот умница. И не бойся.

– Можешь сделать мне небольшое одолжение?

– Посмотрим.

– У меня на столе лежат старые папины заметки. В большом блокноте в твердой обложке. Можешь найти их, отсканировать несколько последних страниц и переслать по электронной почте Заморе? Вот прямо сегодня.

– А подождать нельзя?

– Ну пожалуйста – а я что угодно для тебя сделаю. – Для выразительности он берет небольшую паузу. – Это поможет мне отвлечься и не бояться…

Лора вздыхает:

– Постараюсь. Но обещать не могу – мне еще надо столько всего уладить. Мой адвокат говорит, что ему звонили из полиции. Странный какой-то звонок. Какой-то суд в Риме. Боже, всегда все кувыр-ком…

– Ну пожалуйста! А я как паинька сяду в самолет.

Лора вздыхает:

– Ну ладно. И смотри там правда поаккуратнее. Еще поговорим.

Она протягивает руку, чтобы прервать разговор. Экран темнеет.

Когда Дэнни закрывает лэптоп, Хавьер одобрительно кивает.

– Ты ее обхитрил, да? Чтобы добиться чего тебе надо?

Дэнни смущенно отворачивается, чтобы не смотреть Хавьеру в глаза.

– Всем нам иной раз приходится лукавить, – говорит здоровяк. – Твой папа, когда хотел, мог любого вокруг пальца об-вести.

– Вы его знали? – неуверенно спрашивает Дэнни, гадая, вдруг Хавьер сейчас расскажет ему о еще каком-нибудь папином недостатке.

– Si, si[50]. И тебя тоже, Дэнни. Но ты был совсем крошкой. Иди-ка взгляни. – Он ведет Дэнни в столовую с высоким потолком. Двое детишек, мальчик и девочка, не старше пяти-шести лет, заняты едой, болтая с набитым ртом.

– Мои, – гордо объявляет Хавьер. – Пако и Лучия.

Дети поднимают головы и радостно улыбаются отцу.

– Но я хотел показать тебе вот что.

На противоположной стене висит большая фотография в массивной, затейливо украшенной рамке.

– Может, узнаешь тут кого, – говорит Хавьер.

Верхняя половина изображения тонет в густой тени, а снизу выстроился ряд ярко освещенных фигур. Слева направо: еще совсем молодой Хавьер со старинной фотокамерой на треноге, смотрит прямо на зрителя, зажав в руке спусковое устройство. Рядом с ним Иззи и Беатрис – прекрасные в обычных своих страусиных перьях «черных ангелов» – присели по сторонам от маленького темноволосого мальчика не старше трех лет с виду. После воздушных гимнасток – бе-зошибочно узнаваемый майор Замора, спокойный и собранный. На него с восхищением смотрит стоящая рядом карлица. У ног мальчика свернулся пес – скорее всего, Герцог, только в шерсти у него пока еще черного больше, чем седины.

Дэнни подходит к фотографии, тянется пальцами к стеклу, к фигурке маленького мальчика. Цвет глаз ребенка разобрать невозможно, но зато пристальная внимательность взгляда не оставляет почвы для сомнений.

– Это же я, да? – негромко спраши-вает он.

Хавьер кивает:

– Восемь-девять лет назад.

– А я не помню.

В тени чуть позади стоят Роза и Джимми Торрини – оба кажутся чуть моложе, чем сейчас, – и, черным силуэтом на фоне ярко освещенного дверного проема, еще одна фигура: не то собирается присоединиться ко всем, не то уходит.

– Это по мотивам картины Веласкеса[51], – поясняет Хавьер. – На оригинале изображен испанский двор, наблюдающий, как художник пишет портрет короля с королевой. У меня целый день ушел на то, чтобы все подогнать и расставить как надо. Видишь короля с королевой? Настоящих героев картины? Я тебе подскажу…

Но Дэнни уже и сам их заметил. В глубине комнаты маячат смутно отраженные в зеркале призрачные лица мамы и папы. Оба вне картины, но в то же время и внутри ее.

– Как тебе? – спрашивает Хавьер, подходя к Дэнни и кладя руку ему на плечо.

Но Дэнни не в силах ответить. Он с трудом сдерживает эмоции. Есть во всем этом что-то такое загадочное, такое трогательное. Словно пророчество – что они уйдут, но все еще останутся где-то вокруг, будут наблюдать… Он набирает в легкие побольше воздуха, делает глубокий выдох:

– А кто та карлица?

– Гала, – отвечает голос позади него. Замора тихо подошел сзади и тоже разглядывает фотографию. – Мы одно время были вместе. Но у нас ничего не полу-чилось.

– Ее я тоже не помню.

– А ты был совсем крошкой, – похоже, Замора рад сменить тему. – А потрясающе у Хавьера вышло, no? Всегда хотел как-то воссоздать эту картину – разыграть, например. С Веласкесом в чем вся штука-то: он первым из художников стал писать нас, карликов, как обычных людей. Не как домашних животных или уродцев. Благослови его Господь.

Дэнни кивает, но взгляд его прикован к отраженным лицам родителей, улыбающимся ему из своего вечного полумрака.

– Пойдем, amigo, – ласково зовет его Замора. – Мне пора на репетицию.

В комнату с кофейником в руках входит темноволосая женщина. В стенках кофейника отражается предвечерний свет, подсвечивая проборожденные тревогой морщинки вокруг ее глаз. Она хоть и выдавливает из себя улыбку, но все же не в силах скрыть напряжения.

– А это Лопе, моя жена, – представляет Хавьер и целует ее в щеку. – Прости, cariño[52]. Нам пора уходить.

Женщина ставит кофейник на стол, вытаскивает из кармана сложенный листок бумаги и всовывает в руку Хавьеру.

– Una comunicación