Чертоцвет. Старые дети - [10]

Несколько раз Якоб возвращался домой улыбающимся и протягивал Яве деньги. И тогда Ява, сбитая с толку уверенностью мужа, начинала сомневаться— уж не подводит ли ее память! Неужто они и впрямь жили до сих пор в нищете? А что, если неутомимый искатель счастья и раньше возвращался домой — в кармане деньги за аренду, а в душе — покой? И так изо дня в день, из года в год. Может, Ява просто не сумела разглядеть это?

Однажды вечером на Якоба напал стих — ему захотелось излить душу. Едва дождавшись, когда с той стороны, где спали дети, донеслось сладкое посапывание, он доверительно обнял Яву. В кровати было жарко. Рука Якоба была потной. Но Яве казалось, будто холодное насекомое совершает круги по ее шее. Круги все сжимались и сжимались, пока ледяная игла не впилась ей в шейную артерию. Болезненная точка пульсировала, дробилась на сотни новых насекомых, которые с бешеной скоростью сновали у Явы внутри и плели сеть из ледяных нитей.

Ява ощущала, что ее тело покрылось изнутри изморозью. Она не произнесла ни единого слова. Никогда раньше она бы не поверила, что может всерьез бояться своего мужа. Якоб, который думал, что держит за хвост синюю птицу, вскоре тихо захрапел. Ява подавила дрожь, не легко было отделаться от ощущения холода.

Пожалуй, только роды утомили Яву так же, как в эту ночь слова Якоба.

Яве захотелось, чтобы никогда, ни в одну из зим, ни разу, не было ни одной оттепели. Но природа не считается с желаниями людей, и Ява поняла, сколь бесплодно было ее желание. Тогда в ней вспыхнул гнев. Чудо еще, что стенки заиндевевших сосудов сумели противостоять этому кипению крови, Ява подумала, что тому неведомому ей столяру, наверно, не спится от ее мыслей. Кто, как не он, мог толкнуть Якоба на такой путь!

Вор, жена вора, дети вора! Комната была полна людей, отмеченных злым роком. С потолка в упор на Яву глядели черные глаза ночи.

Мать Явы даже цветка ромашки не сорвала на чужом дворе.

Яве была знакома та дубовая роща, куда Якоб ходил воровать. До нее верных двенадцать верст. Выходит, с наступлением темноты Якоб отправлялся туда и тщательно обшаривал рощу. Убедившись, что ни одной души поблизости нет, он доставал из-под полы пилу. Жертва упорно сопротивлялась, сердцевина у дуба как из железа. Зубья пилы со скрежетом вгрызались в ствол. Потом приходилось пускать в ход топор, обрубать сучья, а затем разрезать дерево на ровные чурбаки. Вор в поте лица зарабатывал свой хлеб. Если б возле рощи не протекала река, преступление вскоре обнаружили бы. А тут вода заглатывала ветки, уносила их вниз по течению или увлекала на дно русла. Для этого Якоб прорубил во льду прорубь. Покончив с деревом, он обкладывал пень мохом и камнями.

Еще до того, как начинало светать, он отправлялся в обратный путь; сани скользили по растаявшему снегу, оставляя в грязи глубокие борозды от полозьев, до тех пор пока сгорбленная и задыхающаяся фигура не останавливалась у задней двери дома столяра.

Может быть, Якоб искал у своей жены одобрения? А может, он ожидал сочувствия или нежности?

Ява лежала рядом со своим мужем словно безжизненный чурбан, словно предательски срубленное под покровом ночи и оторванное от корней дерево, которому отсекли ветки.

Как-то Якоб лишь наполовину спилил дерево и затолкал в распил мох. Подвела погода. Внезапный мороз образовал на земле корку и запорошил ее свежевыпавшим снегом. Якобу пришлось взвалить на спину пустые сани. Петляя по дубовой роще, он в конце концов по дну канавы доплелся домой. Тяжелые сапоги то и дело проваливались сквозь ледяную корку.

В эту ночь, узнав обо всем, Ява с тревогой думала о ребенке, которого носила под грудью.

Ведь Нестор, когда появился на свет, тоже запросил есть.

Однажды, ближе к весне, когда Якоб в очередной раз отправился ночью за добычей, его догнали пьяные батраки из имения. Хорошо еще, что наклюкавшиеся до положения риз мужики поленились прихватить Якоба с собой — тогда бы ему не избежать суда, а тут позор дальше домашних стен не пошел. Батраки захватили сани вместе с дубовыми чурбаками, — возможно, они знали, где можно было сбыть этот товар за несколько штофов водки. Но Якобу здорово досталось. Он не помнил даже, долго ли провалялся на земле, избитый до полусмерти. В конце концов Якоб притащился домой. Проболев несколько недель, он оправился лишь к началу весенних работ.

Ява испытала тогда облегчение, что все обошлось так. В душе она благодарила бога, она верила, что взбучка пойдет Якобу на пользу. Больше он на чужое добро не позарится. Яве так хотелось привязать Якоба к дому. Малое счастье можно обрести и на своем клочке земли, если с любовью и заботой обрабатывать его и разумно сеять в землю зерна. Ведь не каждый год засуха. Да и скотины можно держать больше, если собирать все стебли с болотных кочек и приносить домой.

Но после засушливого лета природа принялась донимать здешних людей дождями. На упованиях Явы был поставлен крест. Канавы затопило водой, ручьи шумели, подобно порожистым рекам, пока вода не вышла из берегов и, захватив необозримые пространства, не начала лениво-успокоенно колыхаться, потихоньку, день за днем, расширяя свои границы. Забота придавила людей к земле. Кто проклинал землю и небо, кто поговаривал о конце света, один только Якоб оставался ко всему безразличен. Он никого не проклинал, не жаловался, не бормотал ругательств.