Чёрт красивый - [36]

Однако от внезапного появления Батюшкова, не все присутствующие оказались в подобном восторге – так как мадмуазель Кукушкина.

«Вот проныра, ещё один нашёлся… — сосчитал для себя Пущин — и вероятно уже успел полакомиться…»

Тем временем, входная дверь распахнулась и на пороге появился Михаил Юрьевич Лермонтов. Радостный, разгорячённый потрясая ещё дымившимся от выстрела револьвером поэт сообщил:

— Пристрелил гада!

Далее из-за пазухи вытащил литровую бутылку коньяка, и торжественно поставил её на стол.

— Пристрелил гада! — снова сообщил он. — Выпьем же за это!

В избушке воцарилась полная тишина. Первой всплеснула руками Лизавета Филипповна:

— Господи!.. Кого же это?.. Только бы не Александра Сергеевича…

— Да нет, нет! — успокоил хозяйку Лермонтов.

— И всё же, — поинтересовался Балакирев, — Кого же это вы пристрелили голубчик?

— Печорина! — сообщил радостно Лермонтов.

— Но помилуйте – за что же вы его казнили? — снова задался вопросом Милий Алексеевич. — ведь он, судя по вашему писанию герой нашего времени?

— Да надоел он мне, сколько можно про него писать что он – герой, герой! Жопа с дырой!.. Хватит уже, сил моих больше нет…

— Но ведь он с Грушницким должен был стреляться?

— Не дождётесь!.. Я сам его пристрелил… — Лермонтов махнул рукой.

— Ну и хрен с ним, давно пора… — округлёнными глазами сверкнул по бутылке коньяка Константин Николаевич Батюшков.

Глава 38.

— Я ЖЕ ВСЕГДА ГОВОРИЛ, БАБЫ ДО ХОРОШЕГО НЕ ДОВЕДУТ!.. — ЗАЯВИЛ ВИЛЬГЕЛЬМ КАРЛОВИЧ КЮХЕЛЬБЕККЕР.

Но тут все увидели, что скатерть стола зашевелилась, и оттуда из-под стола, всем на диво, не спеша присевши гуськом вышел Вильгельм Карлович Кюхельбекер.

— Вот сучка! — врезал Вильгельм Карлович отчаянно кулаком по столу, после того как еле привстал, и чуть разогнулся, — Я же всегда говорил – бабы до хорошего не доведут!..

«Опочки!.. Сам Кюхельбекер...» — сквозь дымку, крепко затуманенного рассудка, продолжал про себя язвить Иван Иванович Пущин, — Гляди-ка, и правду говорят: где коньяк – там и Кюхельбекер».

— Ну что вы Вильгельм Карлович, прям напустились на нас, — не выдержала Лизавета Филипповна, — не все женщины такие – есть и хорошенькие…

— Да что вы, что вы Лизавета Филипповна, — да разве я вас имел ввиду… — поспешил оправдаться Вильгельм Карлович, — Я имел ввиду тех стареньких – из девятнадцатого века, которые… Уж бегаешь-бегаешь за ними; поклон налево, поклон направо, тут тебе и мерсис: «Будьте так любезны, «pardon, madame permettez-moi aujourd'hui de vous passer à la maison?» *

— Чего? — переспросила Лизавета.

— Да я и сам не понял, что сказал… — насупился Кюххельбеккер, хватаясь трясущейся рукой за бутылку с коньяком, — в общем стар я уже, чтобы коленце выдавать, да ручки им целовать.

— Целовать!? — засмеялся Иван Иванович Пущин, — Да вы батенька – разве что слюнявить умеете.

— А ты прав старик, — Пушкин положил Вильгельму Карловичу на плечо свою руку, — Теперь и вправду с бабами стало гораздо проще, и даже стихов посвящать не надо… купил бутылку, и достаточно. А то и право – надоело… Пишешь эти стихи, пишешь…

— А ты то Шурка с дуру, сколь их уже написал, и ещё бы написал не меньше – если бы вовремя тебя не пристрелили!.. А толку-то?.. — подбросил дровишек в костёр; на сегодня всем недовольный Пущин, — Вот я, например, даже ни одной стихотворной строчки за жизнь не написал: – А почему?.. И совсем не потому что сочинить ничего не смог: – Нет!.. И не потому что писать вовсе не умею: – Тоже нет!.. А потому что…

— Ну скоро вы там, сколько можно вас ожидать? — наконец не выдержала любвеобильная Лизавета Филипповна, и вот уже койку сама расправляет – эта простая русская счастливая женщина.

— Сейчас-сейчас!.. — моментально раздался хор мальчиков.

И вот уже на перегонки наши старички поспешают – в переносном смысле конечно, прямо с ног сбились – гурьбою, друг за дружку цепляются-отпихиваются, и даже кусаются, а сами в прорыв. Хоть Балакирев и утверждал, что здесь он разве что водочки выпить – а гляньте-гляньте, на нашего активиста – в переносном смысле конечно, один из первых будет.

Даже Кюхельбеккер с кривыми ногами и тот в серединке – не отстаёт. И Пущину в этот раз тоже кое-что удалось, не сказать, что многое: не поиметь конечно, разве что понюхать, и даже не у Лизаветы Филипповны, а кажется у самого Толстого… но и то всё-таки, уже кое-что – удача на лице.

И вот уже всей компанией в кроватке лежат – любуются друг на дружку. Лизавета Филипповна неизменно посерединке лежит, а вот, к примеру, Козьма Прутков сегодня с левого боку прилёг, а с правого; по рекомендации лично Александра Сергеевича Пушкина – положили самого Кюххельбеккера Вильгельма Карловича – заслужил старикашка, как говориться за упорство к победе.

А снизу то, кто сегодня под Лизавету забрался… прямо и не узнать совсем… Батюшки!.. Да ведь это опять Батюшков Константин Николаевич собственной персоной – и уже нос свой засунул куда не следует: – Ай-яй, яй, яй, яй.!

А с верху то поглядите – Бонч-Бруевич: да-да, бывало и такое, и Бонч и Бруевич, и Дельвиг Антон Антонович, и даже Крылов Иван Андреевич: но этот редко, этот так; разве что выпить да повеселится; или просто в морду кому оплеухой залепить – подраться очень любил; как говорится – седина в бороду, да бес в ребро. А в койке от него проку было мало – и вот вам мораль, взятая из его же басни: