Чероки - [46]

Она подбежала к машине, расцеловалась с Этель Гиббс и потащила ее в дом. Женщина была очень хорошенькая и очень веселая — наверняка та самая Флоранс. Жорж и Гиббс вошли следом: гостей собралось не меньше сотни. Они обошли комнаты, где стояли главным образом кресла и диваны, расположенные веером вокруг низких столиков, — точь-в-точь фургоны американских первопроходцев. Слуги во фраках с подносами в руках сновали между гостями, предлагая им пенящиеся бокалы, россыпи сигар, груды тостов. Был здесь и музыкальный салон, в данный момент безлюдный, — только в центре за огромным черным лакированным роялем, похожим на многоместный катафалк, сидел бездействующий виртуоз во фраке, читая газету, разложенную поверх партитуры.

Невнятный гул разговоров перетекал из комнаты в комнату, вперемежку со звонкими смешками и звяканьем льда в бокалах. У входа в гостиную стояла группа знакомых англичанина, и он пожал дюжину рук с выражением испуганной решимости, как будто угодил в облако саранчи или под водопад. В уголке следующей гостиной они нашли пару свободных кресел, обитых блеклым бежево-серым гобеленом, на котором олень созерцал пустым взглядом окружившую его свору гончих.

— Мы уехали из дому, чтобы хоть как-то развеяться, но у них такая же скука смертная, — доверительно сообщил Гиббс. — Теперь вот сиди тут до трех-четырех утра.

— Но ведь можно уйти и раньше, — подсказал Жорж.

— Не хотелось бы, — ответил англичанин, — уезжать всегда нужно одними из последних — меньше прощальных рукопожатий.

Внезапно пространство между ними пересек, с плавной неспешностью межпланетного корабля, поднос на чьей-то руке. Жорж снял с него квадратный стакан с виски, в котором позвякивали толстенькие кубики льда. Но миг спустя стакан грохнулся на пол, а Жорж, отпрыгнув назад, скорчился за спинкой кресла; на ковре, жадно выпившем виски, проступило пятно с очертаниями департамента Мёрт-и-Мозель. «Что случилось?» — испуганно спросил англичанин. Жорж приложил палец к губам, призывая его к молчанию, а другим пальцем указал на доктора Шпильфогеля.

Доктор только что вошел в комнату. На нем был элегантный костюм, из нагрудного кармана торчал уголок платочка, острый, как лезвие ножа, воткнутого в сердце, как плавник белой акулы в море чернил. Он обвел взглядом гостиную, заметил пустое кресло рядом с англичанином и бесцеремонно завладел им.

— Прелестный вечер, — объявил он сердечным тоном. — Надеюсь, это место не занято?

— К сожалению, занято, — ответил Гиббс. — Он должен вернуться с минуты на минуту.

— Я подожду, — сказал доктор, — а пока немного отдохну здесь. Сколько красивых женщин! Вы друг Шумахера?

Этель Гиббс тоже вошла в гостиную следом за Шпильфогелем. Еще с порога она увидела эту сцену и поняла, что может произойти. Подойдя к мужу, она сказала два-три незначащих слова, затем повернулась и одарила Шпильфогеля горячей, плотоядной улыбкой; безупречный треугольничек на груди доктора тут же напрягся и затрепетал. Доктор вскочил с места, поцеловал пальчики Этель, предложил ей руку и увел из комнаты, тесно прижавшись к своей даме и бурно жестикулируя свободной рукой.

Жорж встал и прокрался к ближайшей двери, которая вела в ванную с необычайно высоким потолком. Он подождал, пристально оглядел себя в зеркале, вымыл руки и подождал еще немного. Дверь открылась, вошла Этель.

— Я убрала отсюда этого господина, — сказала она. — Теперь им занимается Флоранс. Можете спокойно выходить.

Они извлекли Фергюсона из гостиной и направились к выходу, пересекая анфиладу комнат в обратном направлении. Этель, как разведчица, шла на три метра впереди Жоржа и англичанина; этот последний на свободе успел слегка нагрузиться и теперь цеплялся по пути за дверные ручки, за ручки кресел, за плечо Жоржа.

— Я тут поразмыслил над вашей историей, — объявил он. — Это всё наверняка наладится.

— Вы думаете?

— Это просто обязано наладиться, — торжественно заверил его Гиббс. — Оно не может не наладиться. Поскольку оно не создано для того, чтобы разладиться, то, когда оно разлаживается, это в конечном счете добрый знак, знак того, что скоро все наладится, вы понимаете?

— Понимаю, — ответил Жорж.

— И когда все уже налажено, — продолжал англичанин, — совершенно необходимо, чтобы оно разладилось, видите ли, чтобы впоследствии наладиться еще успешнее.

— Понятно, — сказал Жорж.

— Именно так, — заключил Гиббс. — Разладилось — наладилось, разладилось — наладилось, вот так и не иначе.

Этель знаком разрешила им идти дальше: путь был свободен до самого музыкального салона, где лодырь-пианист, дочитав свою газету, принялся наигрывать какой-то мотивчик, вроде бы веселый и беззаботный, хотя это приятное впечатление непрерывно опровергал аккомпанемент, скорбный, как улыбка человека с разбитым сердцем. Большие желтые руки музыканта соперничали меж собой, мягко уклоняясь от встречи, избегая столкновения; эти бледные членистые конечности то лихорадочно бежали наперегонки по клавиатуре, то вдруг перепрыгивали одна через другую, как в чехарде, меняясь местами. Из салона они беспрепятственно добрались до «Вольво».

Спустя какое-то время доктор Шпильфогель, отпущенный Флоранс на свободу, бродил из комнаты в комнату в рассеянных поисках Шумахера. Наконец он подошел к группе людей, сидевших вокруг серебряного ведерка, из которого верхушкой айсберга торчало бутылочное горлышко в окружении мелких осколков льда. Но, увы, все эти лица были ему незнакомы, кроме разве одного, как раз перед ним, — доктор даже удивился, что не заметил его раньше. Впрочем, этот человек явно только что пришел: он еще не успел снять пальто и в данный момент разматывал свой шарф. Шпильфогель обогнул сидящих, подошел к новому гостю, тронул его за плечо.