Черный замок Ольшанский - [21]

Четче проступили силуэты людей и что-то темное, длинное, лежавшее на траве у их ног.

Над заводью, то поднимаясь, то снова опадая на воду, колыхалась кисея тумана. Ее хотя и медленно, но относило, и все чаще сквозь нее проступало пятно буя на воде, силуэт лодки, фигуры людей, которые, стоя в ней, ощупывали баграми дно.

Я догадался, что это место происшествия.

– Подойдите, Космич, – сказал голос полковника.

Я подошел. С того длинного и темного откинули брезент. Я увидел, что-то лежит на пожелтевшей прошлогодней траве. Одежда была похожа, но лицо… Лица не было. «Раки, что ли?» – мелькнула нелепая мысль. Меня начало мутить.

Еще раз вспыхнули блицы. Я отвернулся, и Щука, видимо, понял, что мне плохо: тысячи трупов видел я на войне, но успел отвыкнуть, а тут еще это был… нет, уже не был.

– Он? – спросил Щука.

– Лицо – сами видите. Одежда очень похожа. Конституция вроде точно его. Извините, я должен отойти.

Я сел на пень. Я пытался что-то проглотить, а оно все торчало, сидело в глотке. Нервы сдавали. Веселого было мало во всех этих событиях. От вас уходит оскорбленная женщина. Ваш лучший друг погибает. Его слова, его беспокойство…

– Ну что это вы как красная девица, – сказал лейтенант Клепча.

Я разозлился, и, странно, мне сразу стало легче.

– Вот что, лейтенант, – сказал я. – Если бы после такого переплета я, скажем, спросил бы у вас, какого вы мнения о творчестве Первенцева или начал остроумно трепаться о достижениях народного хозяйства страны – тогда меня надо было бы немедленно брать под белы руки и везти в Новинки[27].

Клепча снова было открыл рот, но его оборвал Щука:

– Помолчите, Клепча. – И предложил мне: – Отойдем к машине.

Он, спасибо ему, хотел отвлечь мое внимание.

– Что было в его карманах? – спросил я.

– Каша из табака, хлеба, бумаги и прочего. Он курил?

– Последнее время очень мало. Что еще?

– Баночка с мотылем. Вот. И в лодке две большие щуки.

– Баночка его, – сказал я. – Но не мог он такую крупную щуку… И что он вообще щуку на мотыля ловил? Чепуха какая-то!

– Спиннинг нашли, – долетел по воде голос из лодки. – Видимо, щука затянула под корягу – удилище и утонуло.

– Ну, видите, – сказал Щука.

– Как это случилось? – спросил я.

– Упал из лодки в воду. Утонул. Как у него со здоровьем?

– Он был очень больной человек.

– Ну вот. Мог быть приступ.

Мы подошли к машине.

– Его «Запорожец», – после осмотра сказал я. – И все же не верю, что это он. Да, машина, да, одежда. Но ведь лица… нет. Но ведь этот, кажется, выше ростом. И потом, почему он поехал один?

Из леса, из тумана, вынырнул к машине Велинец с собакой.

– Рам следа от машины не взял, – сипло сказал он. – И не удивительно. Столько дней! Снег еще лежал. Дождь слизал его. Видать, окончательно весна пришла.

– Неужели бывают неопознанные? – спросил я.

Полковник не ответил.

…Еще через час мы возвращались к машинам. Тело забрали. Впереди шли Велинец и Клепча и говорили уже о каком-то другом деле.

– Да пойми ты, – горячился Клепча, – материал такой же, из какого пошит его костюм.

– Ну, ладно, – с иронией цедил Велинец, – костюм из материала, партию которого украли. Тоже мне доказательство! Ну, а если бы, скажем, он был когда-то полицаем, и с тайной надеждой в душе ожидал «взрыва народного гнева», и на этот случай прятал в стрехе арсенал – он что, ходил бы тогда по улицам и площадям с пулеметом в руках? Чепуха! Материал его и оправдывает. Да и его характер. Наверное, самое большое преступление в его жизни – у жены из ящика стола когда-нибудь стащил три рубля на водку.

А меня трясло. И от внезапного сознания непоправимости происшедшего, и от горя, и от какой-то неясной надежды, и от злости на этих, которым все равно, которые так быстро все забыли, переключились со смерти человека на какой-то материал и еще шутят.

…В маленьком местечке Чурсы остановились перекусить. Я смотрел на эти полсотни домов, игрушечную чайную, флигель от разрушенного в войну дворца, на гигантские, туманно-мокрые, черные деревья старинного парка и вспоминал, как летом мы ходили здесь с Марьяном и собирали на приманку улиток. Их было несметное количество на берегах многочисленных зеленых прудов, в росистой прохладной траве. Я нигде не видел их столько. И таких огромных, с яблоко величиной. «Француз бы ополоумел от радости», – сказал тогда Марьян. И вот я смотрел и вспоминал, и у меня что-то жгло глаза и в груди.

– Есть лосятина, – прибежал Клепча, – видать, кто-то убил по лицензии и сдал в чайную. Повезло, в Минске не достанешь.

– Как в лучших домах Лондона, – сказал Велинец.

В чайной все разместились под скверной копией с картины «Томаш Зан[28] и Адам Мицкевич на берегу Свитязи».

– Обожаю оленей, – сказал Клепча, уписывая мясо.

– Угу, – поддержал Щука, – еще со времен диснеевского Бэмби в кино. Удивительно красивое и благородное существо. Нежное, мягкое.

Я есть не мог. Заказал двести граммов «Беловежской», тяпнул их одним махом, будто последний алкаш, и закурил, ощущая, как потихоньку согревается мое нутро.

Я понимал, что несправедлив, что это их каждодневная работа, – и не умирать же им с голода, – и все равно презирал их. И потому немало удивился, когда полковник пошел и принес себе и мне по сто пятьдесят, сел и вдруг тоже оттолкнул тарелку.