Черный воздух. Лучшие рассказы - [50]

Говорил Дженьюэри, как правило, о собственном детстве. Рассказывал, как пахал унавоженный чернозем, топая следом за мулом, тянущим плуг. Как наперегонки с отцом бегал к почтовому ящику. Как читал книжки при свете луны, хотя мать велела ложиться спать, и как бывал бит за это туфлей на высоком каблуке. Рассказал он священнику и о том, как обжег руку, и об истории с автомобильной аварией на углу 4-й и Ривер-род.

– Крепче всего засело в памяти лицо водителя грузовика, понимаете, отче?

– Да, – подтвердил юный священник. – Да.

И Дженьюэри рассказал ему о придуманной в детстве игре, о фантазиях, будто каждый его поступок меняет судьбу всего мира.

– Вспоминал я после эту игру и думал: вот глупость-то! Вызвать землетрясение, наступив на трещину в тротуаре… ну, глупо же, понимаете? Дети – они такие.

Священник кивнул.

– А теперь, – продолжал Дженьюэри, вялым взмахом ладони разгоняя клубы сигаретного дыма, – думаю: если бы каждый всю жизнь именно так и жил, считая все, что ни сделает, действительно важным, то… возможно, весь мир стал бы совсем другим. Мы ведь в ответе за каждый поступок, так?

– Да, – согласился священник. – Конечно, в ответе.

– И если тебе отдают приказ сделать что-то не то, в ответе все равно ты, верно? Приказы – приказами, а поступок-то твой.

– Верно. Так и выходит.

– Хм-м-м…

Дженьюэри ненадолго умолк, задумался, дымя сигаретой.

– Да, так все и говорят. Но поглядите, что получается, – продолжал он, отрывисто, невесело рассмеявшись и махнув рукой в сторону зарешеченного окна. – Я – как тот парень из одной книжки… он думал, будто все, что в книгах написано, правда, и после того, как прочел кучу вестернов, решил ограбить поезд. И, ясное дело, в тюрьму угодил. В книгах полно вранья.

– Ну, не во всех, – возразил священник. – Кроме того, вы ведь не поезд грабили.

Это его замечание развеселило обоих.

– Вы эту книжку читали?

– Нет.

– Очень странная книжка… там две истории чередуются, сменяют одна другую, глава за главой, глава за главой, но между собой при том вовсе никак не связаны! В чем соль, до меня так и не дошло.

– Может, писатель пытался сказать, что все в мире взаимосвязано…

– Может, и так. Но способ он выбрал уж больно чудной.

– А мне нравится.

Так они и коротали время за разговорами.

Так этот священник и оказался тем, кто сообщил Дженьюэри, что в просьбе о президентском помиловании ему отказано.

– Похоже, президент одобряет приговор трибунала, – смущенно добавил Гетти.

– Ублюдок, – устало сказал Дженьюэри, опустившись на койку.

Время шло. Очередной жаркий, знойный день неумолимо клонился к вечеру.

– Ну что ж, – заговорил священник, – позвольте теперь сообщить кое-какие хорошие новости. Правда, мне велено было молчать, но, с учетом вашего положения, это, по-моему, ничего не испортит. Второй вылет… о втором ударе вам ведь известно?

– Известно.

– Так вот, они промахнулись тоже.

– Что?! – вскричал Дженьюэри, вскочив на ноги. – Серьезно?!

– Вполне. Они шли на Кокуру, но обнаружили над нею плотный облачный слой. Над Нагасаки и Хиросимой творилось в точности то же самое, поэтому они вернулись к Кокуре и сбросили бомбу, наводясь по радару, но, очевидно… очевидно, на этот раз оборудование действительно засбоило и бомба попала в какой-то безлюдный островок.

От радости Дженьюэри запрыгал на месте, невольно разинув рот.

– Значит, м-мы так и н-не…

– Именно. Мы так и не сбросили атомной бомбы ни на один из японских городов, – с улыбкой подтвердил Гетти. – И вот еще… от начальства я слышал, что японскому правительству отправлено сообщение, будто эти два взрыва – предупреждение, демонстрация, и если японцы не капитулируют до первого сентября, мы нанесем бомбовые удары по Киото и Токио, а далее – куда потребуется по обстановке. По слухам, сам император посетил Хиросиму и, оценив нанесенный взрывом урон, приказал военному кабинету министров сдаваться. Так что…

– Так что все получилось, – не прекращая скакать как безумный, закончил за него Дженьюэри. – Получилось! Получилось!

– Да.

– Как я и говорил!

Скача перед священником, Дженьюэри захохотал. Заразившийся его радостью, Гетти тоже запрыгал, хоть и не так буйно, и вида скачущего, будто мячик, пастора Дженьюэри вынести не сумел. Рухнув на койку, он хохотал, хохотал, пока слезы из глаз не потекли.

– Однако, – отрезвев, посерьезнев, заговорил он, – однако Трумэн все равно намерен меня расстрелять?

– Да, – уныло подтвердил священник. – По-моему, тут вы правы.

На этот раз в смехе Дженьюэри явственно слышалась горечь.

– Верно, ублюдок он еще тот, и горд этим фактом, отчего положение становится еще хуже, – сказал он, покачав головой. – Был бы жив Рузвельт…

– Все обернулось бы по-иному, – закончил за него Гетти, присаживаясь рядом. – Да. Может, и так. Но Рузвельта больше нет. Сигарету?

Дженьюэри хмуро взглянул на невзрачную белую пачку времен военного лихолетья, протянутую ему гостем.

– Ох, извините, – спохватился Гетти.

– А, ничего. Какая, в конце концов, разница.

Вынув из пачки «Лаки Страйк» сигарету, Дженьюэри закурил.

– Новости замечательные, – подытожил он, затянувшись и выпустив дым. – На помилование от Трумэна я все равно не рассчитывал, а в остальном ваши новости просто прекрасны. Ха!