Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [145]

В лучших традициях кремлевских боссов, прошлых и нынешних, Патрушев затребовал целую страницу «Известий». Елена Овчаренко приехала с заранее одобренными вопросами. Но где-то ближе к середине интервью пошло вкось. «История становления, развития, объединения и распада европейских и азиатских государств свидетельствует, что политический климат здесь определяется главным образом соотношением интересов ведущих мировых держав и народов, проживающих на этих территориях», – сказал Патрушев, отвечая на вопрос о конфликтах из-за природных ресурсов. Это было вполне привычно. Но далее он произнес нечто необычное:

Эту идею кратко сформулировал и обосновал один из крупных политологов XX века Хэлфорд Маккиндер. «Кто управляет Восточной Европой, тот управляет Хартлендом. Кто управляет Хартлендом, тот командует Мировым островом (Евразией). Кто управляет Мировым островом, тот руководит всем миром»[443].

Поразительные слова из уст руководителя национальной безопасности. Патрушев цитировал мало кому известного ученого по имени Маккиндер, ссылался на его теорию мирового господства – спасибо хоть не включил ее в новое руководство по национальной безопасности.

Елена Овчаренко, видимо, почувствовала, что глубже в этот вопрос вникать не стоит, – а может быть, она уже привыкла к диким конспирологическим рассуждениям нового поколения российских государственных деятелей, – так или иначе, сенсационным она этот ответ не сочла, переключилась на темы экономической безопасности, и слова Патрушева с трудом можно было отыскать на следующей день в длинной статье.

Но в некоторых кругах эта публикация вызвала интерес не столько потому, что один из самых могущественных в России людей заговорил о мировом господстве, сколько из-за мимолетного упоминания малоизвестного британского географа сэра Хэлфорда Маккиндера (несомненно, информация, почерпнутая у Дугина). Классический пример «сигнала для своих»: сторонникам передается сообщение, которое только они и могут расслышать. «Маккиндер» и «Хартленд» – два кодовых слова, почти ничего не значащих для непосвященных, но на самом деле впервые лексика и образ мыслей новой Российской империи были обнародованы – и на таком высоком уровне.

Сам Дугин в телеинтервью 2007 года объяснял, как его теории входили в истеблишмент: это не был единый акт вручения скрижалей, скорее – опосредованный и зачастую приносящий разочарования процесс. Его идеи, говорил он, достигали цели зачастую уже в усеченном виде, пройдя через властные «круги», в которые он сам не имел доступа.

Мои идеи правят, мой дискурс правит. Да, власть не признает то, откуда она черпает, да, существуют между властью и мной… целые круги своих людей, которые разбодяживают и добавляют к концентрированной идее евразийской геополитики, консервативного традиционализма и других идеалов, которые я защищаю… они создаюттакую более разбавленную версию. Но постепенно эта версия достигает власти, и власть опирается на нее как на нечто само собой разумеющееся.

Потрясающая наглость с его стороны, однако едва ли кто мог бы оспорить правоту Дугина: его или, во всяком случае, очень похожие идеи действительно проникли во власть и в «разбавленном виде» зазвучали из уст членов правительства. Но добился этого не сам Дугин и не Путин. Вообще сам факт, что идеи Дугина достигли верхнего эшелона правительства, свидетельствует скорее о децентрализации и хаотичности общественной жизни, чем о хорошо организованной командной цепочке. Тот факт, что «Основы геополитики» легли на стол Патрушеву, многое говорит о том, как устроена власть Кремля.

Хотя Путин, безусловно, самый могущественный человек в России, он все же не претендует на харизму абсолютного царя, как можно подумать, судя по поведению его сторонников, и не превращается в автократического деспота, как возмущаются недовольные. Он уселся не на олимпийский престол, а на пересечении интересов современных боярских семейств, вечно дерущихся за власть, политику и привилегии, – сложилась новая версия Политбюро, в котором решения принимались коллегиально и мощные интересы разных группировок уравновешивали друг друга.

Пестрота соревнующихся групп интересов в Кремле подчас напоминала средневековый двор. Они ссорились, боролись, наносили удары в спину (в том числе буквально), объединялись, если что-то угрожало общим интересам, а отогнав чужака, вновь ссорились между собой. Идеология не играет особой роли в битве элит, зачастую в одной политической клике можно обнаружить либерала вместе с консерватором, а люди одинаковых убеждений оказываются по разные стороны.

Плюрализм в сердце российской автократии – тоже многовековая черта этого государства. Гарвардский историк Эдвард Кинан утверждал, что сходство со средневековым двором сохраняется вплоть до нынешнего времени. В своей классической статье «Политические традиции московитов» (Muscovite Political Folkways) он доказал, что представление о всемогущем автократическом царе на протяжении 500 лет русской истории было скорее мифом. Кинан указал способы, которыми осуществлялось управление кремлевской придворной политикой: в основе ее всегда лежал принцип консенсуса. Клановая политика в Кремле, пишет он, «символически выражается в фиктивном, добровольном преклонении перед автократом и обеспечивается уверенностью, что эта фикция – центральный элемент заговора против политического хаоса, ибо если клан пойдет на клан, наступит именно хаос»