Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных - [72]

Для нас интерес заключается в некоей личности, сияющей и оживленной, шествующей среди членов комитета садоводов; интерес заключается в этой личности, разряженной, причесанной, напомаженной, одетой во все красное, — цвет, особенно оттеняющий черные волосы и желтый цвет лица.

Этот ликующий, опьяненный восторгом триумфатор, этот герой дня, кому суждена великая честь затмить собою и речь ван Систенса и присутствие штатгальтера, — Исаак Бокстель. И он видит, как впереди него, справа, несут на бархатной подушке черный тюльпан, его мнимое детище, а слева — большой мешок со ста тысячами флоринов, прекрасными, блестящими золотыми монетами, и готов получить косоглазие, лишь бы не потерять из виду ни того ни другого.

Время от времени Бокстель ускоряет шаги, чтобы коснуться локтем локтя ван Систенса. Бокстель старается заимствовать у каждого частицу его достоинства, чтобы придать себе цену, так же как он украл у Розы ее тюльпан, чтобы присвоить ее славу и ее деньги.

Пройдет еще только четверть часа, и прибудет принц. Кортеж должен сделать последнюю остановку. Когда тюльпан будет вознесен на свой трон, принц, уступающий место в сердце народа этому своему сопернику, возьмет великолепно разукрашенную веленевую бумагу с написанным на ней именем создателя тюльпана и громким ясным голосом объявит, что совершилось чудо, что Голландия в лице его, Бокстеля, заставила природу создать черный цветок и что. этот цветок будет впредь называться Tulipa nigra Boxtellea.

Время от времени Бокстель на миг отрывает свой взгляд от тюльпана и мешка с деньгами и робко смотрит в толпу, так как опасается увидеть там бледное лицо прекрасной фризки.

Вполне понятно, что этот призрак нарушил бы его праздник, так же как призрак Банко нарушил праздник Макбета.

И поспешим добавить, что этот презренный человек, перебравшийся через стену, и притом не через собственную стену; влезший в окно, чтобы войти в дом своего соседа; забравшийся при помощи поддельного ключа в комнату Розы, этот человек, укравший славу у мужчины и приданое у женщины, — этот человек не считал себя вором.

Он столько волновался из-за этого черного тюльпана; он так безустанно и повсюду следил за ним — от ящика в сушильне Корнелиуса до Бейтенгофского эшафота, от Бейтенгофского эшафота до тюрьмы в Левештейнской крепости; он так внимательно наблюдал, как тюльпан родился и вырос на окне Розы, он столько раз разогревал своим дыханием воздух вокруг него, — что с большим правом никто не мог быть творцом этого цветка. Если бы сейчас у него отняли черный тюльпан, это, безусловно, было бы кражей.

Но он нигде не замечал Розы.

И таким образом, радость Бокстеля не была омрачена.

Кортеж остановился в центре круглой площади, великолепные деревья которой были разукрашены гирляндами и надписями. Кортеж остановился под звуки громкой музыки, и молодые девушки Харлема вышли вперед, чтобы проводить тюльпан до высокого пьедестала, где он должен был красоваться рядом с золотым креслом его высочества штатгальтера.

И гордый тюльпан, вознесенный на свой пьедестал, вскоре завладел всем собранием — все захлопали в ладоши, и громкие рукоплескания эхом отозвались по всему Харлему.

XXXII ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА

В эту торжественную минуту, когда раздавались громкие рукоплескания, по дороге, обсаженной деревьями, ехала карета. Она продвигалась вперед медленно, так как спешившие на празднество женщины и мужчины вытесняли из аллеи на дорогу много детей.

В этой запыленной, потрепанной, скрипящей на осях карете ехал несчастный ван Барле. Он смотрел через незанавешенную дверцу кареты и перед ним стало развертываться зрелище, которое мы пытались, конечно весьма несовершенно, обрисовать нашему читателю.

Толпа, шум, блеск и великолепие людей и природы ослепили заключенного, словно молния, ударившая в его камеру.

Несмотря на нежелание спутника отвечать на вопросы Корнелиуса об ожидающей его участи, Корнелиус все же попробовал в последний раз спросить его, что это за торжество, как ему сразу показалось, совсем не касающееся его лично.

— Что все это значит, господин полковник? — спросил он сопровождавшего его офицера.

— Как вы можете сами видеть, сударь, это празднество.

— А, празднество, — сказал Корнелиус, мрачным, безразличным тоном человека, для которого в этом мире уже давно не существовало никакой радости.

После минуты молчания, когда карета продвинулась немного вперед, он добавил:

— Престольный праздник города Харлема, по всей вероятности? Я вижу много цветов.

— Да, действительно, сударь, это праздник, и цветы на нем играют главную роль.

— О, какой нежный аромат, какие дивные краски! — воскликнул Корнелиус.

Офицер, подчиняясь одному из тех приступов сочувствия, которые случаются только с военными, приказал солдату, заменявшему кучера:

— Остановитесь, чтобы господин мог посмотреть!

— Благодарю вас, сударь, за любезность, — сказал печально ван Барле, — но в моем положении очень тяжело смотреть на чужую радость. Избавьте меня от этого, я вас очень прошу.

— К вашим услугам, сударь. Тогда едем дальше. Я приказал остановиться потому, что вы меня об этом просили, и, кроме того, вы считались большим любителем цветов, а в особенности тех, в честь которых устроено сегодня празднество.