Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных - [69]

Холодный пот выступил у Корнелиуса на лбу, когда он услышал этот ответ и воспринял его как иронию, несколько грубую, особенно со стороны офицера, приближенного, как говорили, к особе принца.

Несчастный понял, что у него нет больше никакой надежды, что у него нет больше друзей, и он покорился своей участи.

— Да будет так, — прошептал он, склонив голову. — С Христом поступали еще и не так, и, каким бы я ни был невиновным, мне с ним не сравниться. Христос позволил бы своему тюремщику ударить себя и не стал бы его бить.

Затем он обратился к офицеру, казалось любезно выжидавшему, пока он кончит размышлять.

— Куда же, сударь, мне теперь идти? — спросил он.

Офицер указал ему на карету, запряженную четверкой лошадей, весьма напоминавшую ему ту, которая при подобных же обстоятельствах уже раз бросилась ему в глаза в Бейтенгофе.

— Садитесь, — пригласил офицер.

— О, кажется, мне не воздадут чести на крепостной площади, — прошептал Корнелиус.

Но он произнес эти слова достаточно громко и стражник-историк, который, казалось, был приставлен к его персоне, услышал их.

По всей вероятности, он счел своим долгом дать Корнелиусу новое разъяснение, так как подошел к дверце кареты и, пока офицер, стоя на подножке, делал какие-то распоряжения, тихо сказал Корнелиусу:

— Бывали и такие случаи, когда осужденных привозили в родной город и, чтобы пример был более наглядным, казнили у дверей их дома. Это зависит от обстоятельств.

Корнелиус кивнул стражнику в знак благодарности.

Затем он подумал про себя: "Ну что же, слава Богу, есть хоть один человек, не упускающий случая сказать вовремя слово утешения".

— Я вам очень благодарен, мой друг, прощайте, — произнес он.

Карета тронулась.

— Ах, негодяй, ах, мерзавец! — вопил Грифус, показывая кулак своей жертве, ускользнувшей от него. — Подумать только, он все же уезжает, не вернув мне дочери.

"Если меня повезут в Дордрехт, — подумал Корнелиус, — то, проезжая мимо моего дома, я увижу, разорены ли мои бедные грядки".

XXX ГЛАВА, ГДЕ ЧИТАТЕЛЬ НАЧИНАЕТ ДОГАДЫВАТЬСЯ, КАКАЯ КАРА БЫЛА УГОТОВАНА КОРНЕЛИУСУ ВАН БАРЛЕ

Карета ехала целый день. Она оставила Дордрехт слева, пересекла Роттердам и достигла Делфта. К пяти часам вечера проехали, по крайней мере, двадцать льё.

Корнелиус обращался с несколькими вопросами к офицеру, служившему ему одновременно и стражем и спутником, но заданные им осторожные вопросы, к его огорчению, оставались без ответа.

Корнелиус сожалел, что рядом не было того стражника, кто так охотно говорил с ним, не заставляя себя просить.

Он, по всей вероятности, и о происходящих странных вещах сообщил бы ему такие же приятные подробности и дал бы такие же точные объяснения, как и в первых двух случаях.

Карета ехала и ночью. На другой день, на рассвете, Корнелиус был за Лейденом, и по левую сторону его находилось Северное море, а по правую — залив Харлема.

Три часа спустя они въехали в Харлем.

Корнелиус ничего не знал о том, что произошло за это время в городе, и мы оставим его в этом неведении, пока сами события не откроют ему случившееся.

Но мы не можем таким же образом поступить и с читателем, имеющим право быть обо всем осведомленным, и даже раньше нашего героя.

Мы видели, что Роза и тюльпан, как сестра с братом или как двое сирот, были оставлены принцем Вильгельмом Оранским у председателя ван Систенса.

До самого вечера Роза не имела от штатгальтера никаких известий.

Вечером к ван Систенсу явился офицер; он пришел пригласить Розу от имени его высочества в городскую ратушу.

Там ее провели в зал совещаний, где она застала принца: он что-то писал.

Принц был один. У его ног лежала большая фрисландская борзая. Верное животное так пристально смотрело на него, словно пыталось сделать то, чего не смог еще сделать ни один человек: прочесть мысли своего господина.

Вильгельм продолжал еще некоторое время писать, потом поднял глаза и увидел Розу, стоявшую в дверях.

— Подойдите, мадемуазель, — сказал он, не переставая писать.

Роза сделала несколько шагов по направлению к столу.

— Монсеньер… — начала было она, но остановилась.

— Хорошо, садитесь.

Роза подчинилась, так как принц смотрел на нее. Но, как только он снова опустил глаза на бумагу, она смущенно поднялась с места.

Принц кончил свое письмо.

В это время собака подошла к Розе и стала ее ласково обнюхивать.

— Сразу видно, — сказал Вильгельм своей собаке, — что это твоя землячка, раз ты узнал ее.

Затем он обратился к Розе, устремив на нее испытующий задумчивый взгляд.

— Послушайте, дочь моя, — начал он.

Принцу было не больше двадцати трех лет, а Розе восемнадцать или двадцать; он вполне мог бы обратиться к ней иначе: "сестра моя".

— Дочь моя, — сказал он тем удивительно строгим тоном, от которого цепенели все встречавшиеся с ним, — мы сейчас наедине, давайте поговорим.

Роза задрожала всем телом, хотя у принца был очень благожелательный вид.

— Монсеньер… — пролепетала она.

— У вас отец в Левештейне?

— Да, монсеньер.

— Вы его не любите?

— Я не люблю его, монсеньер, по крайней мере так, как дочь должна любить своего отца.

— Нехорошо, дочь моя, не любить своего отца, но хорошо говорить правду своему принцу.