Черный тюльпан - [124]

После такой перспективы мне уже не хотелось смеяться. Я поднес к лицу пистолет, отстегнул магазин. Четыре патрона. Фактор внезапности, конечно, давал мне большое преимущество. Когда люди открывают гроб и видят нацеленный в лоб ствол пистолета, состояние полного оцепенения можно гарантировать. Если вскроют гроб, скажем, два человека, то справиться с ними мне будет не сложно. А если пятеро? Или целая банда, обвешанная оружием?

Я, конечно, здорово рисковал, и степень риска до конца осознал только сейчас. Этот цинковый снаряд, бесспорно, забросит меня в самое осиное гнездо, проникнуть куда я давно пытался. Но что я смогу сделать там один?

Я лежал в душном гробу и нервно гладил ладонью рифленую рукоятку пистолета. Я отдал себя в руки судьбы, и сейчас она определяла мою дальнейшую жизнь. Я сделал шаг, ступил на конвейер, который потащил меня в неведомую и опасную даль. Четыре патрона в пистолете, крепкий кулак да голова на плечах – вот все, что я мог противопоставить своему врагу, которому давно объявил беспощадную войну.

* * *

В самолете я умудрился заснуть, и, хотя сон был чутким и тревожным, мне приснился кошмар, будто я проспал прилет, выгрузку и открыл глаза только тогда, когда гроб с почестями закопали в землю. И вот я пытаюсь открыть крышку, бьюсь в нее головой, кричу в окошко, через которое внутрь засыпается влажная земля, задыхаюсь, но все тщетно – там, сверху, уже отгремел оркестр, уже возложены цветы, и люди в черном медленно расходятся, и никто не слышит жалкий вопль, доносящийся из-под земли.

Наверное, я проснулся от собственного крика и несколько минут лежал неподвижно, прислушиваясь к бешеному стуку сердца. Мерно гудели моторы самолета, сквозь щели ящика пробивался тусклый свет дежурного освещения. Я поднес руку с часами к глазам: десятый час вечера.

Тело ныло, словно меня долго били, и я мечтал только о том, чтобы встать, помахать руками и согнуться до хруста в суставах. И еще очень хотелось пить. Я облизнул пересохшие губы и повернул голову к окошку – оттуда слабо веяло прохладой.

Провести несколько часов в тесном цинковом ящике – настоящая пытка. Я больше не мог думать ни о чем другом, кроме как о свободе. Теснота душила меня, давила на психику. Я начал ерзать и ворочаться, ударяясь коленями и локтями о стенки, и затих только после того, как совершенно выбился из сил.

Самолет шел на снижение. Я считал секунды. А если получатель приедет только завтра утром? – думал я. Тогда придется провести в гробу всю ночь. Или же, в точности следуя манерам вампиров, выбивать крышку, выламывать доски и ночевать рядом со своим цинковым футляром на полу какого-нибудь аэрофлотского склада.

До той минуты, пока самолет не коснулся колесами бетонки, не вырулил на стоянку и не раздался протяжный вой, с которым опускалась рампа, я так и не придумал, что буду делать, если получатель не приедет до утра. К счастью, мои мрачные прогнозы не сбылись. Я услышал, как к рампе подъехала машина, потом кто-то хлопнул ладонью по доскам моего ящика и сказал:

– Вот он. «Тридцать семь – девять, девять». Вытаскивайте. В накладной не забудьте расписаться…

И я снова закачался на руках грузчиков. Было уже темно, но откуда-то падал бледный свет неоновой лампы, и я рассмотрел, что меня загружают в фургон «Газели». Лицо человека, который приехал за гробом, я не разглядел. Это был сутулый мужчина неопределенного возраста, одетый в джинсовый костюм.

Дверь фургона захлопнулась, и мы поехали. Где-то я читал или видел в кино, как в машине везли человека с завязанными глазами, и он тем не менее исхитрился определить направление движения. Я же не мог даже приблизительно сказать, в каком аэропорту мы приземлились, потому ориентировался в пространстве не лучше, чем знаменитые Белка и Стрелка, которых в свое время закинули в космос.

Жажда овладела мной настолько сильно, что я не мог уже думать ни о чем другом, кроме воды. Липкое тело каждой клеточкой молило о тугой ледяной струе, о душе, бассейне, реке или даже о лужице на живописной лесной полянке. Я представлял, как ныряю со скалы в голубую бездну Байкала, опускаюсь на самое его дно, открываю рот, и вода начинает заполнять меня. Я пью, нет, жру, гидравлическим насосом втягиваю в себя воду до тех пор, пока не превращаюсь в круглый кожаный мешок, и медленно растворяюсь, превращаюсь в солнечные блики, скользящие по волнистому песчаному дну, в куст лохматых водорослей, покачивающийся в такт слабому течению; я превращаюсь в мировой океан, в тяжелые волны, накатывающие на берег, в пенящиеся брызги, напоминающие игристое шампанское. Да, шампанское из холодильника – это что-то! От него запотевает бокал, налипают на стекло мириады пузырьков, покалывает язык и выступают на глазах слезы. Я выпил бы сейчас три бутылки залпом, а потом еще пять… нет, десять – врастяжку, в удовольствие; я бы забросил все свои глупые и никчемные дела и до конца жизни только бы и делал, что пил шампанское…

Я судорожно сглотнул, облизал пересохшие губы, напоминающие хлебные корки, закрыл глаза и стал в уме считать. Я дошел до тысячи, а потом стал сбиваться. Цифры путались в моем сознании, это был плохой признак. С такими пересушенными мозгами тягаться с мафией не стоило бы.