Черный снег (без конца) - [16]

Вот тут-то Борис и произнёс свой знаменитый монолог, который, при всей своей краткости, тем не менее снискал ему славу Цицерона среди всех работников Конторы. Он язвительно заявил «юродивому», что, дескать, их организация и так пятнистая, как шкура леопарда, и для неё — пятном больше, пятном меньше особой погоды не делает. «Впрочем, — заметил он далее, — я могу вас определить на приём не к начальнику управления, а к его заместителю. Как паллиатив». Бедный правозащитник, то ли убоявшись конторского работника, изъяснявшегося на французском, то ли не зная значения слова «паллиатив» и посчитав его по ассоциации чем-то вроде «альтернативы», причём неприятной (мол, или к заму, или будут бить), на зама согласился. Зам начальника, полковник Русаков Николай Иваныч (которого за мягкий и покладистый характер в Конторе звали за глаза просто «Коля»), «юродивого» принять согласился. Борис уже успел с облегчением вздохнуть, что так легко отделался от этого прилипалы, как вдруг тишину вестибюля снова нарушили вопли правозащитника, только на сей раз к ним примешивался рык «Коли», находящегося, судя по всему, в крайней степени раздражения. Народ вместе с Борисом поворотил свои очи к лестнице на второй этаж, откуда доносились эти серенады и все залицезрели картину, достойную кисти любого художника — баталиста: низкорослый «Коля», нисколько не смущаясь присутствием посторонней публики в вестибюле, приподнял «юродивого» за шкирку и пустил того в некое подобие слалома прямо по ступенькам. Подождав, пока жертва, тихонько поскуливая, пересечёт вестибюль и скроется за дверью, «Коля» сообщил обалдевшим от увиденного посетителям, что придя к нему в кабинет, «юродивый» повторил вестибюльную уловку, сев в кабинете на ковровую дорожку, после чего безапелляционно заявил, что не встанет до тех пор, пока он, то есть полковник Русаков, не сообщит ему подробности исчезновения «золота партии». И «Коле», естественно, пришлось принять экстренные меры по ликвидации бесноватого из своего кабинета, потому что, как «Коля» вполне справедливо полагал, у него рабочий кабинет, а не балаган или же паноптикум. Народ, сочувствуя нелёгкой доле полковника, вежливо засмеялся и инцидент был, вроде бы, исчерпан.

Но Борису, за то, что он пропустил безумца, «Коля» потом вставил втык. Правда, моральный, без «занесения».

Кивнув головой на оратора, Борис вкратце поведал Юле эту поучительную историю. Та в ответ громко засмеялась и, неожиданно для Бориса, поинтересовалась, за какую именно провинность Борис угодил на вахту. Борис хмыкнул. Причиной его «вестибюльного периода» была одна шалость, вспоминая о которой Борис не мог не отдать должного своему начальству. За те проделки, говоря откровенно, его могли если и не отдать под суд, то уж выкинуть из конторы — так это — как за «с добрым утром». Произошло это тогда, когда Борис со своей группой вёл одного деятеля, промышлявшего незаконной торговлей редкозёмом в Ближнее Зарубежье. Отрабатывались все каналы, по которым этот орёл отправлял галлий в Эстонию и однажды, совершенно случайно, по ошибке, один Борисов помощник, недавний практикант, приволок к Борису на допрос прилично одетого гражданина, причем пьяного в лоскуты. Пока тот дремал в кресле, Борис быстро разобрался, что сей деятель в их делах абсолютно ни при чём и совсем уж было собирался разбудить его и, вежливо извинившись за причинённое беспокойство (мужика взяли прямо из кабака, в котором он был с девицей), отпустить его на все четыре стороны, как мужик вдруг проснулся сам и, очевидно вспомнив подробности того, как он оказался в этом кабинете, принялся орать о своих правах, размахивая перед носом Бориса какой-то бумажкой. Из этой бумажки следовало, что он был не просто пьяный мужик, а пьяный мужик государственного значения. Как выразился бы на месте Бориса в своих «Сказах» великий уральский писатель Пал Петрович Бажов: «Однём словом депутат».

Борис попытался прервать поток его пьяного красноречия, но в ответ услышал такое, от чего сразу позеленел от злости. Депутат (бывший в Городской Думе, кстати, депутатом от какой-то демократической фракции) гордо заявил, что времена таких, как Борис, скоро закончатся, поскольку «они», в смысле — их демократическая фракция, скоро придут к власти. А по приходу к власти они первым делом, заявил в пьяной откровенности сей госдеятель, «…для каждого мента определят свой столб». От этого выражения повеяло столь мелкоуголовным жаргоном, что Борис, совсем уж было собравшийся просто дать депутату по морде, сдержался, не желая пачкаться, а поступил гораздо более изощрённо. Внимательно посмотрев на этого представителя мира животных, он прямо у него на глазах изорвал его депутатский мандат в лапшу, благо в кабинете, кроме них, никого не было, после чего доверительно сообщил офонаревшему от его действий клиенту, что никакого мандата у него при себе не было. А все его крики про депутатство он, Борис, воспринимает не иначе, как проявление у клиента симптомов «белой горячки» и поступать с ним намерен, так, как и всегда во все времена в их стране поступают с пьяными, попавшими в их богадельню. А именно — сдают с рук на руки наряду из трезвака. Слегка после всего этого протрезвевший депутат робко заявил, что Борису это так не пройдет и что «он будет жаловаться», с чем тот великодушно согласился, снимая трубку телефона и вызывая «адскую колесницу», по другому именуемую «Автоспецмедслужбой». Приехавшие по зову Бориса «медики» очень обрадовались, узнав от него, что клиент не просто буйный, а с размахом. Особенно их заинтересовали подробности о «столбах» и висящих на «столбах» «ментах». На радостях, что к ним угодила столь важная птица (они, само собой, проглотили легенду Бориса о том, что никаких документов о депутатстве у клиента при себе никогда не было), так нежно и трепетно относящаяся к родной рабоче-крестьянской милиции, они торжественно пообещали ему, что клиенту будет оказан подобающий его «депутатскому» сану почёт и усладили его слух подробностями, куда именно клиенту будет вставлен шланг, использующийся в их заведении для орошения невольных посетителей. После чего, заверил Бориса старший наряда, клиент будет вспоминать о своём «депутатском» прошлом, равно, как о пребывании в их заведении, не иначе как только в страшных снах.