Черный - [43]

— Но ведь газета приходит из Чикаго, — наивно возразил я, не зная, во что же теперь можно верить, — ведь газета издавалась в Чикаго — городе, куда негры стекались тысячами, как же там могли печатать расистскую пропаганду?

— Неважно, откуда она приходит, — сказал он. — Ты лучше послушай.

Он прочитал мне длинную статью, автор которой ратовал за суд Линча как за единственное решение негритянской проблемы. Я слушал и не верил своим ушам.

— Дайте посмотреть, — сказал я.

Я взял газету и присел на крыльцо. В сумерках листал я страницы и читал статьи, проникнутые такой бешеной ненавистью к неграм, что кожа моя покрылась мурашками.

— Ну что, нравится? — спросил он.

— Нет, сэр, — прошептал я.

— Теперь ты понимаешь, что ты делаешь?

— Я не знал, — пробормотал я.

— Будешь и дальше продавать газеты?

— Нет, сэр, никогда.

— Я слыхал, ты хорошо учишься, и, когда я стал читать газету, которую ты продаешь, я не знал, что и думать. Тогда я сказал себе, что парень просто не знает, что продает. Многие хотели поговорить с тобой, да боялись. Думали, ты спутался с белыми куклуксклановцами, и если мы скажем тебе: "Не продавай газету", ты наведешь куклуксклановцев на нас. Но я сказал: "Ерунда, просто парень не ведает, что творит".

Я протянул ему десять центов обратно, но он не взял.

— Оставь себе, сынок, — сказал он. — Но ради господа бога, продавай что-нибудь другое.

В тот вечер я не стал больше никому предлагать газету; я шел домой, держа кипу под мышкой, я боялся, что какой-нибудь негр выскочит из кустов или из-за забора и прибьет меня. Как я мог допустить такую страшную ошибку? Все произошло очень просто и в то же время совершенно неправдоподобно. Я так увлекся приключениями в приложении, что не прочел ни одного номера газеты. Я решил никому не рассказывать о своей оплошности, никому не открывать, что стал невольным распространителем ку-клукс-клановской литературы. Я выбросил газеты на помойку и, придя домой, просто и спокойно объяснил бабушке, что компания не будет больше посылать мне газету, у них и без меня достаточно агентов в Джексоне — увы, я сильно смягчил краски. Но бабушке, в общем-то, было все равно: зарабатывал я так мало, что почти не облегчал бремени домашних расходов.

Отец того парня, который уговорил меня продавать эту газету, также раскусил ее пропагандистскую сущность и запретил сыну ее продавать. Мы с ним никогда не говорили об этой истории, нам было стыдно. Однажды он осторожно спросил:

— Скажи, ты все еще продаешь газету?

— Бросил. Времени нет, — сказал я, избегая его взгляда.

— У меня тоже, — сказал он, скривив губы. — Дел по горло.

Учился я с наслаждением. В начале года проглатывал учебники по истории, географии и английскому и потом открывал их только на уроках. Задачи по математике я всегда решал заранее, а в классе, когда не стоял у доски, читал потрепанные, побывавшие во многих руках еженедельники "Детективов Флинна" и сборники рассказов «Аргоси» или же мечтал о городах, которых никогда не видел, и о людях, которых никогда не встречал.

Начались летние каникулы. Я не мог найти работу, которая дала бы мне возможность отдыхать по священным для бабушки субботам. Тоскливо тянулись долгие жаркие дни. Я сидел дома, предаваясь размышлениям и пытаясь унять духовный и физический голод. К вечеру, когда солнце пекло уже не так сильно, я гонял мяч с соседскими ребятами. Потом сидел на крыльце и безучастно разглядывал прохожих, повозки, автомобили…

В один из таких томительных, душных вечеров бабушка, мама и тетя Эдди сидели на крыльце и вели какой-то религиозный спор. Я сидел рядом, уткнувшись подбородком в колени, и угрюмо молчал, мечтая о чем-то своем и вполуха прислушиваясь к разговору взрослых. Вдруг мне пришла в голову какая-то мысль, и я, забыв, что не имею права вступать в разговор без разрешения, тут же ее высказал. Наверное, мысль была поистине еретическая, потому что бабушка крикнула: "Как ты смеешь!" — и хотела, как всегда, ударить меня по губам. Я давно уже научился уклоняться от ударов и быстро нагнул голову, а бабушка не удержалась и со всего размаху упала вниз, в щель между крыльцом и забором. Я вскочил. Тетя Эдди и мать закричали, бросились поднимать бабушку, но никак не могли ее вытащить. Позвали дедушку, и он сломал несколько штакетин. Кажется, бабушка была без сознания. Ее уложили в постель и вызвали доктора.

Ну и испугался же я! Убежал к себе в комнату и заперся, думая, что дед не оставит на мне живого места. Правильно я сделал или нет? Если бы я сидел неподвижно и позволил бабушке меня ударить, она бы не упала. Но разве не естественно уклониться от удара? Я дрожал от страха и ждал. Но никто ко мне не пришел. В доме было тихо. Может быть, бабушка умерла? Через несколько часов я открыл дверь и прокрался вниз. Ну, что же, говорил я себе, если бабушка умерла, я уйду из дома. Больше ничего не остается. В передней я увидел тетю Эдди, она глядела на меня пылающими черными глазами.

— Видишь, что ты сделал с бабушкой! — сказала она.

— Я к ней не притрагивался, — сказал я. Я хотел спросить, как бабушка себя чувствует, но от страха забыл.