Чёрный листок над пепельницей - [42]

Что же ещё, всё ясно! Мне так хотелось ворваться к ним и высказать всё, что накипело у меня на сердце за эти несколько минут, а потом навсегда уйти из их дома! Мне стоило неимоверных усилий обуздать себя и постараться хладнокровно оценить новые обстоятельства. Значит, мало того, что я, хотя и не по своей воле, навязалась этим людям, я ещё и помогала Кристине достичь эгоистических целей. Это было не желание, естественное и благородное, иметь ребёнка, любить его, воспитывать; а стремление таким образом привязать к себе, этого бабника… Когда Кристина вечером нагнулась над моей кроватью, чтобы поцеловать меня, я отвернулась к стене и сделала вид, что зеваю.

— Мне просто не верится, Эмилия, что вы могли так поступить. Это же бесчеловечно!

— А потом я решила скрыть, что всё знаю, — продолжала девушка, будто не услышав реплики Гео, произнесённой предельно мягко и сочувственно. — Пусть сами расскажут, если захотят делить меня и таскать по судам. Мне тогда казалось, что я очень сильная, я даже гордились собой. Ну, а потом поняла, что сила не в том, чтобы молчать и терпеть, глотать слёзы обиды от их взаимных оскорблений. Решила, что буду сильной, если сама, без всякой помощи и поддержки выберу себе путь и пойду по нему.

Какое значение имеет, что мне всего четырнадцать и я совсем не знаю жизни? Узнаю, научусь всему, жизнь научит… Сейчас я понимаю, что меня тогда удерживали не только страх перед неизвестностью и чувство безысходности, но и Кристина. Она не карандашные каракули, а я не резинка, чтобы стереть их из моей души. Она мне не мать по крови, но разве она не любила меня как мать? Эти низкие слова Дишо — что она взяла меня якобы затем, чтобы удержать неверного мужа, — разве это вся правда? Она любила меня. И без Дишо будет любить. Всегда. Она была такой нежной, доброй ко мне, старалась во всём угодить, волновалась о моём здоровье, поминутно щупала мне лоб, мерила температуру, дрожала, как бы со мной не случилось чего плохого… За что же я оскорблю её, за что разрушу её и без того искалеченную жизнь? В общем, короче, и я любила её. И люблю. Очень. Вот думаю иногда о той, которая бросила меня. Допустим, я нашла бы её. «Ты примешь меня? Я порвала со своими приёмными родителями, я давно всё знаю…» Представлю себе такую сцену, и просто трясти начинает. Даже независимо от того, что понимаю — она скорее всего была тогда в ещё более ужасном положении, чем я сейчас, и я бы должна жалеть её, особенно если увижу, что она тоскует по мне…

Эмилия горько усмехнулась, в глазах снова показалась тень нестерпимого страдания. Руки бессильно лежали на столе, стянутые обручами браслетов.

— Вот какие мысли постоянно вертелись у меня в голове все эти годы… Они иногда отодвигали боль на задний план, но желанного забвения не приходило — даже тогда, когда Кристина окружила меня особо трогательной материнской заботой, это после бегства Дишо и развода. Вы извините, я сбивчиво рассказываю, тут ведь двойная бухгалтерия…

Она встала из-за стола, медленно отошла к окну, постояла рядом с фикусом, нежно погладила Нальчиком большой жёсткий Листок, потом вернулась и снова села, чуть успокоившись,

— Её, наверно, спрашивали в суде: «Объясните, почему вы пошли на преступление, почему отважились совершить эту кражу?» Я как будто вижу всё это. «Как почему? Потому что хотела, чтобы моя дочь ни на секунду не почувствовала себя унижённой, не выглядела бы золушкой рядом со своими школьными подружками, чтобы и С ней тоже занимались учителя перед экзаменами в институт, и вообще, чтобы у дочери даже не мелькнула мысль о том, что в этот решающий для неё момент её мог поддержать заботливый, добрый отец…» И тогда судья начинает свою назидательную речь о безумной, не знающей меры материнской любви, о том, что все, как попугаи, тянутся друг за другом, швыряют кучи денег на свадьбы, выпуски, проводы и вязнут по макушку в долгах, а то и в преступлениях… Тут вмешивается прокурор или ещё кто-нибудь. Насколько мы поняли из материалов следствия, говорят они, её бывший муж регулярно присылал из Алжира деньги и вещи, но она всё это возвращала назад. Почему? Свидетели объясняют: от обиды, из гордости, так как стремилась во что бы то ни стало справиться с трудностями самостоятельно, в одиночку. Вообще на суде много говорили о. её гордости и благородстве. Но не благороднее ли было бы смирить гордость ради человека, которого ты так любишь, ради того, чтобы ему было хорошо? Вот и об этом я думала всё время. Так ли сильна и чиста её любовь и привязанность ко мне? Или это Одна лишь воспалённая мысль о себе, о том, чтобы я стала её вечным должником и не уставала благодарить за всё? Любовь находит радость только в любви и не требует благодарности — так мне кажется. Даже в самый решительный момент она отвергла помощь Дишо. Неужели она не понимала, какой страшный удар наносит мне своим поступком? Не могла не понимать. Отчего же тогда?… Можно было бы ответить прокурору, я, по-моему, нашла ответ: все эти резкие отказы от денег и подарков — акт своеобразной мести.

Да, да! Такое желание могло родиться только в голове ослеплённой страстью экзальтированной женщины: сама, мол, справлюсь, плевать мне на тебя! Пусть все кругом скажут: «Ах, какая она мать-мученица!» и «Ах, какой он зверь-отец!..»