Черный Легион - [18]

Мне оно никогда не казалось особо забавным.

По ту сторону его взгляда что-то мелькнуло. В тот же миг я это ощутил: некую тягу в прядях пустоты снаружи корабля, прикосновение новой сущности внутри облака. Так смертные чувствует, как в их покоях открывается дверь.

Мы оба повернулись к громадному окну, глядя на окутанные газом звезды. Абаддон обнажил зубы, похожие на ряд костяных ножей. В то же мгновение из пастей черных железных горгулий на зубцах стен зала раздался женский голос:

– Эзекиль, – обратился «Мстительный дух» к своему хозяину. – В систему совершили переход восемь кораблей. Меня вызывает «Восторг».

– Скажи Телемахону, что он как раз вовремя, – говоря это, Абаддон смотрел на меня. – И сообщи ему, что он отправляется в путь вместе с Амураэлем и Искандаром.

Я подавил желание вздохнуть. Как я уже говорил, хтонийский юмор никогда не казался мне особо забавным.

Кладбище Легиона

Маэлеум.

За окнами кабины пропало пламя, сопровождавшее вход в атмосферу, и показался мир изъеденного коррозией металла, тянувшийся, насколько хватало зрения. В небесах висели мертвые корабли со вспоротыми чревами и разодранными корпусами, ползущие, словно раздувшиеся облака, готовые пролить дождь из ржавого железа. Их удерживали в воздухе не двигатели, да и прочесывание ауспиком не отзывалось сообщениями о признаках жизни. Они плыли в болезненном небе, неподвластные гравитации – их увлекло с орбиты, но не принимала земля внизу.

Признаюсь, от этого зрелища у меня захватило дух. Это был авангард флота, осаждавшего Терру. Теперь же наш десантно-штурмовой корабль огибал эти монументы проигранным войнам, эти мертвые воплощения того, сколь же низко пали могучие.

Планета располагалась в глубине территорией, принадлежавшей нашей конфедерации группировок, однако у нас было мало поводов ее защищать и того меньше – возвращаться сюда. Следуя своему желанию смотреть в будущее, а не оплакивать прошлое, Абаддон относился к Маэлеуму как с презрением, так и с безразличием – в зависимости от настроения.

Местность походила на промышленную раковую опухоль. Я ожидал разрушенного города. Увидел же я пустошь: целый континент из ржавеющих обломков простирался под нами по всему разбомбленному ландшафту, где на земле стояли боевые корабли, некогда служившие ульями и жилыми шпилями.

Столь многие демонические миры в Оке буквально кипят – даже на тектоническом уровне – от прихотей своих хозяев и напора войн, что бушуют на их поверхности. Однако Маэлеум, пришедшее в упадок прибежище Сынов Гора, был обителью памяти и разложения. Все орудия, все места, все живые существа, сколь бы слабы и хрупки они ни были, оставляют свое отражение в варпе. Маэлеум источал ауру могильной гнили.

Сюда Легион явился, чтобы умереть.

– Бог Войны, – в ошеломлении выдохнул я любимое ругательство Леора.

Рядом со мной стоял Телемахон. Турбины у него на спине давно уже срослись с остальным доспехом, серебристый лицевой щиток, скрывавший его изуродованные черты, ныне соединился с кожей и черепом под ней. На металлическом лице не было ни эмоций, ни выражения, оно напоминало безупречную старинную погребальную маску юного короля. Достойное отражение того, каким когда-то было его собственное.

Несколькими годами ранее Абаддон преподнес первым из своих верных братьев подарок – осколки серебра со сломанного клинка, который некогда принадлежал Сангвинию, павшему примарху Легиона Кровавых Ангелов. Осколки были бесценны, их переполнял до боли мощный психический резонанс, подпитывавшийся всеми ранами, что клинок нанес за много десятилетий, и пульсирующий эхом предсмертного вопля примарха, в руках которого находился, когда того повергли и убили.

Я использовал свои осколки при ковке Сакраментума – меча, появившегося на свет, чтобы заменить утраченную мною фенрисийскую секиру Саэрн. Леор велел переделать свои осколки в отточенные зубья нового цепного топора – оружия, которое потерял через считанные месяцы. Насколько мне известно, оно вполне может все еще лежать в удушливых топях луны Нарикс, где мы вновь скрестили клинки с Несущими Слово.

Телемахон же создал из своих осколков новое лицо. Щиток его шлема был серебристым с синими прожилками, с опаловыми глазными линзами, подсвеченными багряным изнутри. Посмотрев на него, я увидел в серебряном лице грязно-оранжевое отражение пустоши Маэлеума.

– Годы не были милосердны к этому миру, – произнес он своим медоточивым голосом, никак не искажавшимся при обработке вокализатором шлема. – Равно как и пушки Легионов.

Я задался вопросом, был ли он здесь годами ранее, когда Дети Императора совершили налет на Маэлеум, чтобы совершить грабеж, забрать тело Первого и Ложного Магистра Войны из места, где его торжественно уложили. Порой Телемахон упоминал, что присутствовал в той битве. В другие моменты – отрицал это.

Пока мы шли, я мог точно сказать, что зрелище хотя бы отчасти не оставило его равнодушным. Его аура утратила яркость, взгляд беззвучно перемещался по открывшейся картине.

В ту пору я не питал к нему ненависти, по крайней мере столь глубокой, как впоследствии. Это было до тех лет, когда мы двое тщетно стремились оборвать жизнь друг друга, до того, как мы раскололи Черный Легион своей ожесточенностью, доведя наших братьев до междоусобной войны. Упадок начался вскоре. Вскоре стало усугубляться наше взаимное недоверие. Но в тот день, когда мы совершали высадку, от старой вражды из-за его предательства во время Осады Терры и моего последующего манипулирования его разумом оставались только угасающие воспоминания, что позволяло нам роскошь быть безразличными друг к другу.