Черный квадрат - [18]

Больше месяца назад, подумал я и в сердцах врезал кулаком по двери. Мощная, из цельного дерева, дверь даже не издала гула, словно это была могильная плита.

— По голове лучше постучите, — глухим голосом посоветовал кто-то очень остроумный из-за соседней двери.

Я вытащил изо рта жвачку, налепил ее на глазок, вылупившийся на меня, швырнул обрывок бумажной полоски на пол и пошел вниз. Когда я спустился этажом ниже, сверху лязгнул замок, и мне вдогон, дробясь на эхо, полетела угроза:

— Всех вас, гадов, давно надо было пересажать!Я взглянул наверх и успел заметить, как между чугунных стоек ограждения мелькнула босая нога в домашнем тапочке. Оставляя за собой дымовой след, мимо моего носа пролетел вниз окурок, ударился о кафельный пол первого этажа и выплеснул из себя желтые искры.

Вне себя от злости, я побежал наверх, одним шагом покоряя по три ступени, но трусливый хам успел отлепить жвачку от глазка и спрятаться за своей дверью.

Некоторое время я стоял перед дверью соседа Анны, раздумывая, выломать ее или же ограничиться тем, что разбить глазок. «Ее посадили? — думал я, еще не совсем представляя себе, что это такое и как работал механизм этого действа, потому как Анна и тюрьма были понятиями несовместимыми. — Но за что? За какое преступление? И надолго посадили?»

Чем дольше я стоял перед закрытыми дверями, тем глубже осознавал весь ужас случившегося. В душе царил хаос. Чувство спелой злости, которое толкало меня на запертую дверь, как быка на тореадора, мгновенно сменяла апатия и бессилие, а затем вновь вскипала злость. Я оперся руками на стену, отгородившую меня от Анны, и застонал.

Скандалист, спрятавшийся от меня в своей квартире, мог бы рассказать, что произошло с его соседкой, но я повел себя неразумно, и уже невозможно было рассчитывать на нормальный разговор. А унизиться до того, чтобы звонить ему в дверь и просить прощения, я не мог.

Я завис среди сотен вопросов, как младенец, перед которым открылся весь сложный и многообразный мир. Единственное, что теперь я знал твердо и что в какой-то ничтожной степени утешало меня, — это уверенность в том, что Анна не причастна к той злой шутке, которую сыграл со мной Влад. К Анне, как и ко мне, судьба повернулась черной стороной.

Опустошенный бессилием, я поднял с пола обрывок бумажной полоски и, медленно ступая по ступеням, пошел вниз, не зная даже приблизительно, даже в общих чертах, что буду снйчас делать. Я рассматривал расплывшуюся на клею печать «ПРОКУРАТУРА ЮВАО г. МОСКВЫ» и подпись. Крупные, слегка наклоненные влево буквы «СЕВ П» или «СОВ П». «Советский писатель», машинально разгадывал я ребус. Или «Советский патриот». А может быть, это какое-нибудь новое государственное образование, вроде «Совета прокуратуры»…

Я вдруг замер посреди лестничного пролета, уставившись на бумажный обрывок. Фу, черт! Это же фамилия. Точнее, ее окончание. Фамилия того, кто приказал опечатать дверь. Какой-то Некрасов или Портасов. Может быть, Тарасов.

Я снова поднялся к квартире Анны и, присев у дверной ручки .пристроил обрывок к своему прежнему месту. Света было мало, но я отчетливо разглядел всю подпись: «ТАРАСОВ П.Г.»

Чушь, подумал я, выпрямляя ноги и вытирая мгновенно взмокший лоб. Совпадение. Причем здесь мой «хозяин» с шайкой шалопаев и Владом впридачу и прокурор, опечатавший дверь Анны? Ничего общего между ними быть не должно…

Я расстегнул пуговицы на рубашке почти до пупка. Была б возможность — разделся бы до пояса и упал бы в сугроб. Круг замкнулся. Конечно же, это тот самый Тарасов Павел Григорьевич, который сначала арестовал Анну, а затем натравил на меня своих шалопаев. Значит, он мент. Или гэбэшник. И Жорж, скорее всего, работает в той же системе. Это ясно, как Божий день. И клюнули они на золото. Все правильно, клады положено сдавать государству и пол-учатьза них двадцать пять процентов. А мы взяли себе все, за что и расплачиваемся. А Влад? Выходит, он работает на них? И раньше работал? Значит, он давно пас нас с Анной, потихоньку загоняя в расставленные сети. Предатель! Предатель в кубе!

В подобные критические минуты человеку должно с избытком хватать злости. Великая вещь — злость! Передо мной рухнули стены. Я отпустил тормоза, и меня понесло на форсаже.

* * *

Дом девяносто на Востряковском проезде стоял на краю поля, за которым высились серые, широкие трубы ТЭЦ, похожие на вулканы. Пар белым столбом медленно поднимался в звездное небо, и на высоте, словно наткнувшись на препятствие, дробился на облака и плыл над землей. Дом, исполосованный как тельняшка белым светом лестничных пролетов, уже спал, лишь некоторые окна светились цветными шторами. Я зашел в подъезд, не таясь, не приглушая шагов, поднялся на второй этаж и, не колеблясь, позвонил в сто пятьдесят четвертую квартиру.

Сегодня мне «везло» на закрытые двери. Может быть, мой ангел-хранитель таким образом оберегал мою горячую голову от роковых ошибок, потому и здесь мне никто не открыл. Но не думаю, что двенадцатый час ночи для Тарасова — слишком позднее время, чтобы даже не подойти к двери, и я настойчиво нажимал на кнопку звонка не меньше минуты, после чего снова вышел на улицу.