Черный консул - [89]
Моклер-гравер».
(Большой пропуск в рукописи)
Гроза не разразилась. Небо было совершенно черно, в четыре часа пополудни, казалось, наступила ночь, только бушприт, мачты и реи покрылись беглыми огоньками: это огни святого Эльма.
Ветер был крепкий, но сухой, облака шли низко и казались безводными, — я в первый раз в жизни вижу это явление. Очевидно, где-то вдали был гром и буря. Мы шли берегом, то отдаляясь, то приближаясь к линии каботажа. Компас обнаруживал странную игру и колебания. При полном отсутствии горизонта небо полыхало зарницами где-то страшно далеко и беззвучно. Через два часа внезапно проглянуло солнце сквозь разорванные тучи, и облака словно развалились в этих лучах. Мы шли в направлении Порт-о-Пэ, и внешние очертания берега показались нам знакомыми, но я не узнал места, в котором не бил так давно. Как ласточкины гнезда, высматривали на уровне горы четырнадцать орудий неизвестного мне форта. Они смотрели прямо в море, это были длинные английские береговые пушки.
Туссен положил мне руку на плечо:
— Здесь была мулатская пулькерия, а вот теперь новый форт.
— Так это действительно Порт-о-Пэ? — спросил я.
— Да. Этот новый форт знаменит тем, что его выстрелы потопили крупнейший крейсерный парусник англичан. Самоуверенное командование не узнало даже этого места, оно подошло к форту настолько близко, что англичан удалось потопить сразу, не разрешая им ответного выстрела.
— Скажите, генерал, — обратился я к Туссену, — в чем состоит секрет спасения Лаво?
— Ни в чем, — ответил Туссен. — Испанцы должны были, по договору со мной, убраться с острова, они выговорили себе только одно — право отправлять богослужение и назначать свое духовенство. Несмотря на невыгоду этого, пришлось согласиться, чтобы не тревожить тамошних католиков. Испанцы фанатичны. Когда Лаво был взят в плен, я вошел в Гинче в собор, предварительно введя за сутки батальон моих негров, переодетых в испанскую форму. В соборе хор пел «Te Deum». В этот момент я поднял руку, остановил богослужение и, выйдя из портала, приказал барабанщикам ударить в барабаны. Батальон испанских негров, к великому удивлению испанского правителя, с барабанным боем прошел по городу, освободил из тюрьмы генерала Лаво, открыл стрельбу по казармам. Вместе с подготовленными мулатами мы искрошили военное командование и гражданские власти последнего опорного пункта Испании, Гинч сделался нашим. В Гинче я получил доказательство того, что письма Винсента Оже, выражающие согласие на полное рабство негров при условии освобождения мулатов и предоставления им избирательных прав, — сплошь поддельные письма.
В Порт-о-Пэ провели собрание. Восемь делегатов, а именно: Мерканти, Гуцман, Лозье, Тавеньер и другие, фамилии которых не помню, выступили с бурными речами. Они кричали опять о том, что не согласны на ликвидацию рабства, так как это разоряет колонистов.
Я узнал, что Гуцман и Тавеньер являются крупнейшими агентами парижских акционеров Индийской компании. Я сказал, что Индийская компания ликвидируется, на что Туссен ответил:
— Да, да! Этим делом ведает Фабр д'Эглантин.
— Что же, — ответил я, — он сделает с вами то же, что с католическим календарем. Революционный Париж даст вам вместо январей и февралей брюмеры, нивозы и плювиозы; вместо недели заставит вас считать на декады. Для вас новая жизнь начнется с первого года Конвента.
Тавеньер, озлобленный, отошел от меня. Гуцман снова взял слово и, встав на стол, обратился к собранию с речью против меня. Опять старые дела: «Франция не получит ни куска сахара, ни зернышка кофе до тех пор, пока не смирится перед необходимостью платить за освобождаемых рабов».
Тогда с места заговорил Туссен:
— Мы кровью добывали себе свободу, мы вернули метрополии ее самые богатые колонии! Мы требуем, чтобы все, кто сейчас говорит о выкупе, выкупили свою собственную жизнь покорностью революционной власти! Подчинитесь — таково требование Конвента.
Раздались бешеные крики:
— Черный генерал говорит от имени Конвента!
