Черный клинок - [215]

– Присядь, Стиви, – успокаивал Торнберг, – ты же знаешь, что мне нравилась Аманда, она была моей приятельницей, без нее мне бывало скучновато. Мне искренне жаль ее, но теперь должен признаться, что она всегда уходила от разговора, когда затрагивалась тема клиники. Мне стало просто жутко, когда я узнал о ее смерти, но, поверь, это только лишь слепой случай. Ее убил город, ее убил Нью-Йорк. Конечно же, это трагедия, но обвинять здесь некого.

– Торнберг, меня не интересует, как вы будете выкручиваться.

– Стиви, прежде всего ты должна осознать, насколько заморочили тебе мозги. Ты ведь даже не в состоянии отделить правду от кривды.

– Я же приказала вам заткнуться и знаю, чем заткнуть ваш рот, – Стиви твердо сжимала кольт, целясь прямо в сердце Торнберга, и он прекрасно понимал, что любая попытка обезоружить ее чревата его собственной гибелью. Ему нужно выиграть время, чтобы разобраться во всем, что происходит, ибо сейчас это было для него вопросом жизни и смерти.

– Читая письма Аманды, – продолжала между тем Стиви, – я вдруг поняла, что мне самой грош цена. Замужество мое – смех да и только. В нем не было ни любви, ни симпатии. Оно стало всего-навсего предметом торга. Что же касается моей работы, то я чувствую себя бесконечно далекой от моих пациентов, а моя светская жизнь настолько пуста и фальшива, что мне просто хочется выть от горя.

Настоящие чувства во мне пробудил лишь Вулф, а я ведь и не ведала, что они дремали во мне столь много лет.

Но в конечном итоге, Торнберг, не в вас корень зла. Он в нас самих. Мы словно в капкане, и его стальные челюсти готовы захлопнуться и схватить нас в любую минуту. И виню я себя ничуть не меньше, чем вас.

Она опять наставила на Торнберга кольт, рука ее выпрямилась и так напряглась, что он даже подумал, что ошибался, считая, что она не сможет нажать на курок пистолета. "Судя по ее виду, с ней поздно вести разумные разговоры, – подумал Торнберг. – Она напялила на себя такую броню, что ее уже ничем не прошибешь".

– У меня есть письма Аманды, но в суд я их не представлю, – заметила Стиви. – У меня нет прямых улик, что мою сестру убили по вашему заказу, но я все равно знаю, что ответственность за это несете вы. Я не могу со спокойной совестью позволить вам выйти сухим из воды.

И с этими словами Стиви нажала на курок. Однако за мгновение до выстрела Торнберг умудрился схватить тяжелый хрустальный стакан, стоящий на ночной тумбочке, и запустить его Стиви в плечо, сбив ее с прицела.

Пуля попала ему в грудь чуть пониже сердца. Он рухнул поперек кровати. Стиви вскрикнула, увидев, как из раны хлещет кровь, заливая покрывало. Торнберг широко раскрыл глаза, бессмысленно уставясь в одну точку, но она не смогла удержаться и взглянула на его лицо.

Ее бросило в дрожь, и она заплакала. Вид крови, стекавшей с постели, сильно напугал ее, и она кинулась бежать прямо через лес, к краю площадки для гольфа, и только там увидела, что рука ее все еще сжимает пистолет. Передернувшись всем телом, она зашвырнула его подальше в кусты, а потом, спотыкаясь, поплелась к взятой напрокат машине и с трудом забралась в нее.

Стиви ничего не соображала. Она вела машину, судорожно вцепившись в руль. Однако ехала на удивление аккуратно, не превышая скорости и вовремя подавая световые сигналы. У первой же телефонной будки она вышла, нащупала в сумочке монеты и, позвонив в полицию, сообщила о трупе, не называя ни Торнберга, ни себя. Дежурный полицейский настойчиво задавал ей вопросы, но она повесила трубку.

Едва выйдя из будки, Стиви упала на колени и ее начало рвать. Чувствуя головокружение и слабость, она с трудом села в машину, безвольно положила руки на руль и невидящим пустым взглядом уставилась на бескрайнее безоблачное небо. Слышался только приглушенный шум мотора, работающего на холостом ходу, и больше ничего.

Наконец она немного пришла в себя, осмотрелась, мысли постепенно обрели четкость. Одно дело задумать убийство, находясь в полной уверенности, что оно оправданно и справедливо, и совсем другое – совершить его. Убийство есть убийство, какими бы высокими помыслами человек ни руководствовался, и до Стиви наконец-то дошло, что последствия его неминуемо скажутся.

Токио

В огромном городе наступила ночь.

Современный Токио – это мегаполис с царящим в нем унынием, присущим обществу, еще не оправившемуся от глубокого разочарования, вызванного поражением в войне. Вдобавок ко всему, бездумно придерживающемуся пустопорожних символов, выраженных в безудержном потреблении фирменных товаров или в поклонении пустоголовым рок– и поп-звездам, что придает особую пикантность стилизованной печали ультрасовременному фасаду этого общества.

Вулф, прогуливаясь по ночным улицам Токио, крадучись с осторожностью волка, с удивлением рассматривал архитектуру города, сочетающую в себе чужеродные и сугубо национальные элементы. В ней не чувствовалось никаких излишеств, никакого свободного полета мысли зодчих, ничего похожего на компромисс. Она отличалась строгостью и решительностью форм.

Вулфу пришлось долго отходить от искаженного мировосприятия Оракула. Вышедший из строя Оракул, Хана, обретшая наконец свободу...