Чёрный караван - [90]

А дни проходили по-прежнему неторопливо. Они не считались ни с твоими мечтаниями, ни с твоими замыслами. Они шли размеренной чередой, подчиняясь лишь своим законам и правилам. Из Бухары я выехал, решив во что бы то ни стало достичь Асхабада к концу ноября. А вот уже и первые недели декабря. Как еще после этого строить какие-то планы?

Ричард поспешно вбежал в дом и, не переводя дыхания, объявил:

— Таксыр! Абдулле очень плохо. Нога болит все сильнее. Табиб говорит: «Если мы сейчас не отрежем ногу, он больше дня не проживет».

— Что-о? — Словно гвоздь вонзился мне в бок. — Отрезать?

— Да.

— А кто собирается резать?

— Он сам… Говорят, лучшего табиба нет во всей округе!

Пришел Кирсанов. Я обратился к нему:

— Если мы отправим Абдуллу в Хиву, разве там не найдется врача?

— Врач-то найдется, но Абдулла до Хивы не доедет. Состояние его очень тяжелое. Если хотите, чтобы он остался жив, безоговорочно принимайте предложение табиба. Потом будет поздно.

— А что говорит сам Абдулла?

— Говорит: «Не дам резать ногу, даже если мне грозит смерть».

Я пошел к Артуру. Он метался от нестерпимой боли. Увидев меня, горько зарыдал. Казалось, в душе он укорял меня: «Ты во всем виноват. Это ты заставил нас страдать». Может быть, он прав? Если б я не пошел па риск, он не оказался бы теперь в таком положении. Не так ли? Но кто же тогда повинен в моих страданиях?

Я присел рядом с Артуром и заговорил почти умоляюще:

— Не горячись, Абдулла. Положение серьезное. Болезнь быстро прогрессирует. Гангрена уже подходит к колену. Пока еще есть время — пусть режут.

— Нет, нет! Чем жить калекой, лучше умереть!

— Глупец, что ты плетешь! Быть калекой — не стыдно. Особенно такому смельчаку, как ты!

— Нет, нет! Лучше смерть. Но резать ногу не дам!

Я понял: уговоры на него не подействуют. Что делать? Если принудить силой, всю жизнь будет проклинать меня. А не отрезать — непременно умрет. Вот положение! Да и поможет ли операция, выполненная этими дикарями табибами! Если начнется общее заражение крови — что тогда?

Захватив Ричарда, я вернулся к себе. Вот уж действительно клин клином вышибают. О своих болезнях я вовсе забыл. Думал только об Артуре. Кроме Ричарда, посоветоваться не с кем… Я с надеждой заглянул в его большие, полные печали глаза и спросил:

— Что делать, Ричард?

— Резать! — решительно, ни секунды не колеблясь, ответил Ричард. — Нечего его слушать. Он сейчас обезумел. Не понимает, что жизнь его на волоске.

— Я одного боюсь: можно ли довериться этим невеждам?

— А что же делать? Другого выхода нет. Конечно, лучше бы, если б нашелся настоящий врач. Но где его найдешь?

Действительно, другого выхода не было. Приходилось испытать судьбу. Окончательно решившись, я приказал:

— Ступай скажи: пусть режут!

Вслед за Ричардом я тоже пошел к Артуру, снова начал успокаивать его. Он, конечно, знал, что нелегко мне говорить утешительные слова, понимал также, что положение его опасно. Но все же стоял на своем. Я постарался подействовать на него строгостью:

— Довольно! Не будь ребенком. Я разрешил отнять тебе ногу. Не бойся. Возьми себя в руки. Ничего с тобой не случится!

Вошел какой-то человек, тощий, с реденькой бородкой, и, весело улыбаясь, обратился к Артуру:

— Не бойся, джигит… За свою жизнь я отрезал ноги по меньшей мере полсотне человек. Слава аллаху, пока ни с одним из них ничего не случилось. С тобой тоже ничего не будет. Не предавайся страху. Призывай аллаха!

Редкобородый обратился к окружающим:

— Ну, начнем!

Прежде всего Артуру крепко завязали глаза. Затем его осторожно подняли, переложили на палас и отнесли в соседнюю кибитку. Там уже, оказывается, все было подготовлено. В центре очага дымился котел с кунжутным маслом. Возле котла лежали плоская деревянная тяпка и топор, завернутый в белую тряпку. В кибитке стоял лютый холод: чтобы было светлее, откинули всю верхнюю часть крыши — туйнук.

Редкобородый (все окружающие почтительно называли его «уста» — мастер) снял халат, тельпек и положил их в сторонке. Закатал рукава, вымыл руки с мылом. Потом развязал повязку на больной ноге Артура, прощупал пальцем ногу от лодыжки до бедра. После этого он обратился к своим помощникам.

— Вот здесь перевяжите накрепко! — сказал он, показывая место в верхней части бедра.

Артур тяжело дышал. Видимо, он уже смирился с предстоящим мучительным испытанием: не выражал недовольства, не сопротивлялся. Я подошел к нему и, сев сбоку, положил руку на его лоб и тихо погладил. Он лежал, неподвижно, лицо его пожелтело. Хотелось утешить беднягу, но я не был уверен, что он станет слушать меня, больше того — боялся даже, что он не сдержит горечи, накопившейся в сердце, и наговорит мне неприятных слов. Лучше всего было молчать. Я осторожно отнял руку и поднялся на ноги.

Уста почувствовал, что я сильно беспокоюсь, по-своему начал утешать меня:

— Не печальтесь, таксыр. Ничего не случится. Если ваш ученик не поднимется на ноги самое большее через две недели, я отвечаю за все!

— Делайте что хотите… Но поскорее! — крикнул изнемогавший от боли Артур.

Уста заложил тяпку под повязку на больной ноге. Затем обмакнул белую тряпицу в кипящее масло и, старательно протерев ею острый как бритва топор, мигнул своим помощникам. Двое из них ухватились за ноги, а двое — за руки больного. Уста опустился на колени и внимательно, видимо примеряясь, стал всматриваться в то место, где нога должна быть отсечена. Затем задержал дыхание и со словами: «йа аллах!» занес топор.