Чёрный караван - [51]

— Вы слышали: в Закаспии расстреляли бакинского комиссара Шаумяна? Вместе с товарищами… Всего двадцать шесть человек. Какое немыслимое варварство! Когда же закончится это взаимное истребление?

Я внимательно присмотрелся к худому, изрезанному морщинами лицу доктора. Он был сильно взволнован, даже рука, державшая очки, вздрагивала. Доктор уселся рядом со мной и с волнением продолжал:

— Не пойму… Ей-богу, не пойму! Наши вчерашние союзники зажали нас в кольце и морят голодом миллионы ни в чем не повинных людей. В чем провинились дети? Их матери? Наконец, весь наш народ? Может быть, вы объясните?

Впервые я решил проверить доктора:

— Андрей Иванович! Позвольте, в свою очередь, спросить и вас… Скажите откровенно — по вашему мнению, кто виновник всех этих несчастий?

Андрей Иванович ответил не сразу. Помолчав, заговорил:

— Вы ждете ответа. Вызываете на откровенный разговор. Но если вы действительно хотите поговорить по душам, сначала снимите с себя маску!

Слова доктора меня озадачили. «Снимите с себя маску…» Значит, он нисколько не сомневается в том, что на мне маска… Чтобы так говорить, нужны серьезные основания. Откуда они у него?

Мысленно я старался распутать клубок. «Как видно, в беспамятстве, в бреду, я заговорил по-английски… Может быть, даже назвал кого-нибудь… Да, это, видимо, так…»

Я решил поговорить с доктором «откровенно»:

— Вы, Андреи Иванович, очень помогли мне. Больше того! Скажу прямо — спасли меня от смерти. Совесть не позволяет скрывать от вас что-нибудь. Скажу вам прямо: я — араб. Мой отец, египтянин, учился в Лондоне. Я тоже провел детство в Лондоне. Арабский язык изучил уже по приезде в Каир. Там, в Каире, находится известный всему миру мусульманский университет Аль-Азхар. Может быть, вы слышали о нем?

— Да.

— Мой дед был весьма уважаемым наставником в этом университете. Он взял меня к себе. Вообще-то я собирался стать адвокатом. А сейчас еду в Бухару по приглашению его светлости эмира. Хочу познакомиться с постановкой обучения в медресе Бухары. Вот и вся моя маска.

Доктор пытливо заглянул мне в лицо, как бы спрашивая взглядом: «Так ли это?» Я чувствовал: он пе удовлетворен, может быть, в глубине души даже посмеивается над моей легендой. Пусть смеется… Мне нужно заставить его говорить, высказаться до конца. Посмотрим, что он скажет…

Доктор сунул мне под мышку градусник, который до сих пор держал в руке, и заговорил уже без всякого стеснения:

— Для меня, разумеется, не важно, кто вы такой. Я — врач. Для врача все люди одинаковы. Вы — не араб и не духовное лицо. Не притворяйтесь. У вас несколько дней был сильный жар, вы бредили. Но ни разу не вспомнили всевышнего. Говорили по-английски. Кричали: «Генерал… Полковник…» Называли многих людей. Один раз вспомнили даже Ленина.

— Да ну?

— Да… Это меня удивило. И я подумал: «Что же это за духовное лицо?.. Аллаха не поминает, а Ленина поминает».

— Ха-ха-ха! — На этот раз я громко расхохотался. — Да разве в наше время существует болезнь сильнее, чем Ленин?

Наступила пауза. Но доктор, оказывается, не забыл моего вопроса. Помолчав, он внимательно посмотрел на меня и заговорил:

— Теперь я отвечу вам. Вы спрашиваете: кто виновник всех этих бедствий? Есть такие! Это те горе-политики, для которых высшее счастье в одном — в насилии. Да, да! Насилие сегодня — наш бог. Все поставлено ему на службу. Штык, бомба, орудие, аэропланы… Вся энергия человечества тратится теперь только на одно — на насилие. На кровавые бойни, на истребление целых народов… И самое обидное — все эти деятели уверяют, будто бы они выступают во имя права и справедливости. Пойми тут: кто прав, кто не прав!

Доктор нервно провел рукой по влажному лбу и продолжал:

— Того, кто изобрел удушливый газ, я посадил бы в газовую камеру. Пусть он первым испытает все прелести своего изобретения.

— В газовую камеру, говорите? — спросил я с притворным удивлением.

— Да! — твердо ответил доктор. — Это отучило бы всех любителей наживаться на чужом страдании. Я — русский человек. И мне больно за русскую землю. Где теперь больше всего льется кровь? На русской земле. Почему же мы, русские, должны страдать больше всех? Почему? В чем наша вина?

Доктор смотрел на меня, словно я был повинен во всех страданиях человечества. В его усталых старческих глазах пылало пламя неудержимого гнева.

Я по-своему постарался успокоить собеседника:

— Вот встретились бы вы с кем-нибудь из большевиков да и задали ему все эти вопросы.

— Большевики тут ни при чем! — резко возразил доктор. — Разве большевики затеяли истребительную войну? Разве они годами душили народ голодом и холодом? А где все эти цари, вельможи, высокопоставленные сановники, которые без устали разжигали в людях воинственные инстинкты, обещая взамен счастье и благоденствие? Где они? Где их обещания? Я не питаю нежных чувств к большевикам, — продолжал доктор, — но и не осуждаю их. Не осуждаю хотя бы потому, что они борются за нашу русскую землю. За Россию! Вот вы англичанин..

— Нет, доктор. Повторяю: я араб, хотя и жил в Англии,

— Допустим, араб… Ну, так если бы все эти убийства и насилия творились на вашей земле, в Англии… Пардон, в Египте… Как бы вы поступили?