Черный Дом - [19]

Я никогда не любил комсомольскую шатию-братию со всеми их «разоблачительскими» и зрелищными «взглядами». Но надо отдать должное: среди истерики, угроз, бешенной пены на ртах «мастеров искусств» вдруг появились более-менее вменяемые, бывшие «взглядовцы» — не ожидал от них — посоветовали кончать психоз, и идти всем спать, утро ведь, оно мудренее вечера. Наемные злопыхатели и русоненавистники почуяли в своей среде измену. И предали «взглядовцев» анафеме, не задержались, у них, ветхозаветных, это быстро. О наших «мастерах» и «творческой интеллигенции», об этих иудах, разговор особый, и мы еще вернемся к ним. А ночь ту тяжкую провел я бессонно, ругая себя за подозрительность, за то, что рублю с плеча. Ведь чтобы там ни было — сидящие в Доме Советов герои, в том числе и Руцкой, и Хасбулатов, и Ачалов, и Макашов, и другие вожди… про людей простых не говорю, насчет тех и сомнений нет, это святые мученики, богатыри, подлинные витязи, вершащие подвиг. Они не ушли. Они остались. Значит, они верят! И какое-такое я имею право сомневаться в Руцком?! Кем бы он ни был раньше, чего бы он ни сделал — он восстал против колониального режима. Это подвиг. Это великий подвиг посреди всеобщего предательства, тотальной измены, когда за какие-то два года предано все! Да как я смею! Надо с самого утра идти туда. И если не спасти Россию со всеми вместе, то хотя бы умереть не предателем и поганым иудой, подлецом и последней сволочью. За ночь они воспрянут, выйдут из прострации, они сумеют перехватить инициативу! Иначе быть не может! Иначе конец всему — России, русским, всему!

Утро пришло ясное и прозрачное. Не верилось, что таким прекрасным утром может начаться нечто нехорошее. Но, видимо. Силы Небесные и впрямь отвернулись от нас.

Мать не спала всю ночь и чувствовала себя совсем плохо. Но ее пугала даже сама мысль о больнице, о том, что надо будет оставить свой дом, куда-то ехать, да еще в эдакую смутную пору… Не слушая больше возражений, я вызвал врача из поликлиники, для начала. Сам включил телевизор, стал ждать. Ни работать, ни отдыхать не мог. Тут позвонила Нина Ивановна, она давным-давно уехала на работу, в филиал нашей редакции.

— Замки сбили! Ночью! — поведала она.

— Что там — погром? обыск? грабеж? — разволновался я.

— Да нет, внутрь забраться не смогли, один замок им не по зубам оказался, — успокоила она меня. И тут же спросила: — Милицию вызывать?

— Не надо. Звони в случае чего!

Кто-то воспользовался суматохой, неразберихой той страшной ночи. Потом я узнал, что именно в эту ночь ворье, почуяв, что государства и власти нет, обнаглело до предела: угоняли машины, грабили квартиры, сводили счеты. Преступники знали: придут к власти новые люди, не до них первые дни будет, а там сотрется из памяти все, останутся прежние — все спишут на «боевиков», им даже на руку все погромы и ограбления. Но в эту ночь кто-то шуровал под видом грабителей — верхушка режима пребывала в панике и прострации, но охранка на местах не упускала момента порыться в «чужих архивах», знаем мы эту тактику. Плевать! Сейчас главное другое. Сейчас все зависит от того, как поведут себя в Доме Советов. Если замкнутся, отгородятся — все, проиграли, тогда полное поражение. Если найдут сил выйти навстречу — ничто и никто их не остановит.

Американская телекомпания транслировала на весь мир то утро и тот день. Это сразу подействовало на меня угнетающе. Добило. Я не видел ничего странного в том, что наши телевизионщики пропали куда-то напрочь и не могли ничего выдать в эфир кроме нескольких брызжущих слюной трусливых рож. Что взять с них, с кучки останкинских евреев, им в «этой стране», чужой стране рисковать своими драгоценными жизнями не резон. С ними все ясно. Но американцы! Они с самого начала вели себя хозяевами. Они были хозяевами. Они контролировали положение в колонии, они полностью осуществляли централизованное руководство подавлением народного восстания, они, естественно, и транслировали — не для нас — а для любопытных зевак из «мирового сообщества» эффектное, но затянутое шоу. Рожденные в Империи, мы доживали, а многие умирали и уже умерли, погибли в совсем иной стране — в колонии, жалкой, бессильной, задавленной, нищей…

Я знал, что сейчас миллионы людей сидят у экранов. И они верят колониальной пропаганде. И они не знают правды.

Потом выяснилось, что на крыше американского посольства торчали не только телевизионщики, но и снайперы спецслужб, и не только на этой крыше. Они заняли все удобные высоты вокруг Дома Советов, своими меткими выстрелами они подстегивали штурмовиков режима, распаляли их, вызывали в них ненависть к обороняющимся, которые так и не посмели открыть огня.

А гнусные лжецы из вражьего ящика все скулили про «боевиков», «бандитов», «фашистов», «красно-коричневое отребье», взявшее власть в «белом доме». Да если бы «боевики» взяли власть, дорогие вы наши изверги, не сидели бы вы ни минуты лишней в студиях, а бежали бы сломя головы, хоть по морю, хоть посуху в свои земли обетованные, подалее от народного гнева за все ваши преступления, бежали бы крысами из «этой страны» и по дороге дохли бы от страха и переполняющей вас ненависти к России и русским. Если бы «фашисты» взяли власть, еще бы вчера были решены все вопросы, и не было бы никакой трансляции с крыш американского посольства, и не было бы снайперов, и самого бы посольства, надеюсь, не было, а коли и осталось бы оно, так в тех рамках, в коих и положено быть представительству иноземного государства, но отнюдь не управляющей структурой. Ежели пришли бы к власти в Доме Советов «бандиты», так ни один из «бейтаровцев» не ушел бы живым из Москвы, висеть бы им всем, посмевшим стрелять в безоружных, на московских осинах на радость всему честному и доброму люду. И не нашлось бы добровольцев для танковых экипажей, что обстреливали Дом Советов, и сами бы танки не подпустили близко, да и танки эти не палили бы по депутатам, а охраняли бы их. И уже закрыты были бы все государственные границы, чтобы преступная нечисть не смогла скрыться от справедливого наказания… и рухнуло бы еще вчера колониальное иго.