Черный Ангел - [2]

Множество слухов не исправляло, а лишь усугубляло и без того гнетущее и удручающее положение в стране, но Мигель не мог и не хотел ни единым намеком выказывать свое беспокойство. Он не делал этого никогда, даже теперь, когда их с Диего обвиняли в измене. Он не дал бы слабину, приговори их даже к виселице, а он предполагал такую возможность, судя по развитию событий.

— Не будем еще больше нагнетать напряжение, брат, — вмешался дядя обоих молодых людей, — совсем скоро мы узнаем, что будет.

Дон Алехандро умолк. Порой его раздражало холодное безразличие сына. Ради всего святого! Неужели даже изредка он не мог выказывать хоть малую толику испанской крови?

Дверь, ведущая в зал суда отворилась, и Алехандро, словно сжатая пружина, бросился вперед, навстречу мужчине, делавшему ему какие-то знаки. Они недолго пошептались о чем-то, и мужчина снова исчез. Когда герцог Собера вернулся к сыновьям, его лицо было белым, как мел. При виде побледневшего родителя в животе у Диего все перевернулось; Мигель же, крепко сжав челюсти, вперил пристальный взгляд в лицо отца — говорить что-либо не было никакой необходимости.

— Мы виновны? — на всякий случай спросил Мигель.

Герцог молча кивнул, и его глаза затуманились. Мигель не мог вынести, что его отец, который представлялся ему всегда сильным и крепким еще с детских лет, вдруг заплакал. Он встал и крепко взял отца за плечи.

— Никогда, отец, — сказал он, скрипнув сжатыми зубами, — слышишь, никогда не делай так! Не падай духом, и не сдавайся, иначе они налетят на нашу семью, как грифы.

Вмиг осунувшись и ссутулив плечи, Алехандро сглотнул подступившие слезы.

— Вас скоро позовут.

— И мы войдем в зал суда с высоко поднятой головой. Нас могут обвинить и даже повесить, — ответил юноша, — но богу известно, что мы невиновны, и мы тоже знаем это. Я не собираюсь предстать перед Трибуналом как обычный предатель, потому что я не изменник.

— Даже не упоминай об этом, Мигель, — возмутился дядя.

— Нас могут казнить, и вы это знаете.

— Проклятье! — герцог слегка отстранился от сына. — Тебе и в самом деле безразлично, или это просто видимость? Что течет в твоих жилах, парень? Ледяная вода? — поддел сына задетый за живое дон Алехандро.

— Ради бога, отец! — вмешался Диего.

— Я хочу знать это! Будь ты проклят, Мигель! Неужели ты не понимаешь? Вы мои единственные сыновья, продолжатели рода и наследники. Как ты можешь с таким спокойствием встречать судьбу, вместо того, чтобы бунтовать и сопротивляться? Что я скажу твоей матери, если вас приговорят к виселице? Ради всех святых и преисподней! Что я ей скажу?

Мигель с трудом сглотнул — он ни на минуту не переставал думать о матери. Его терзала мысль о возможной смерти. Для матери это было бы самым худшим. Отец, возможно, пережил бы смерть сыновей, но она… Мигель собирался ответить отцу, когда дверь снова открылась, и их позвали предстать перед судом.

Побледнев, и дрожа от страха, Диего поднялся и нетвердой походкой направился в двери, и тут же сильная и твердая рука брата подхватила его. Голос Мигеля прозвучал так сурово, что Алехандро содрогнулся от ужаса и гордости одновременно.

— Если ты дрогнешь, Диего, клянусь всем самым святым, что я вытрясу из тебя все кишки перед тем, как нас повесят.

Младший де Торрес выпрямился, проглотив свой страх, и уверенно выдержал взгляд изумрудно-зеленых глаз брата.

— Клянусь, я не опорочу семью, Мигель.

— Вот так-то лучше, малыш! Так лучше.

Подбодренный братом, Диего первым вошел в зал суда.

Лондон, конец 1667 года

Пассажирский бриг “Красотка Оливия” готовился отчалить. Это было легкое двухмачтовое судно с прямыми парусами, быстроходное и маневренное. Бриг был также оснащен восемью пушками по левому и правому бортам. Экипаж был набран из бывалых моряков, которым стычки с вражескими кораблями были не в новинку.

Колберт не испытывал особого беспокойства, отчасти потому, что плыли они торговыми путями и были неплохо подготовлены, хотя в те времена никто не мог быть уверенным в том, что не столкнется с судами неприятеля.

Меньше чем через час его дочь Келли отправится на Ямайку, где ей предстоит долгое время жить в имении его сводного брата, Себастьяна. Колберт принял это решение окончательно и бесповоротно, и ни рыдания жены, ни возражения сына не заставили изменить его. Не отменит он его и теперь. Келли нужно было преподать урок. Она росла в любви, но, возможно, они с женой ошиблись в воспитании дочери. Несмотря на то, что Келли всегда послушно выполняла родительские повеления, она отказалась выйти замуж, хотя брак был уже на мази, и этот отказ переполнил чашу отцовского негодования.

Из экипажа, где находились сын и дочь, послышались девичьи всхлипы.

— Ну-ну, бесенок, — приговаривал брат, гладя сестру по плечу, — это же не край света.

— Ох, Джеймс! Ну как ты можешь так говорить? — сокрушалась Келли. — Проклятье, ведь это не ты туда едешь!

Миловидное лицо юноши напряглось, и Келли тут же крепко обняла брата, а он поцеловал ее в подбородок. Девушка пристально посмотрела своими сапфирово-голубыми глазами в более светлые глаза брата.

— Прости, я не это хотела сказать. Мне очень жаль.