Черные Мантии - [2]

В 1825 году в Кане жили два представителя этой славной фамилии: некий комиссар полиции, добропорядочный ловкач, и кондитер, который трудолюбиво выпекал в швейцарской пекарне свое благосостояние и счастье. Надо думать, что одного упоминания о комиссаре полиции, да еще в 1825 году, достаточно, чтобы читатель догадался: речь пойдет о знаменитом процессе Мэйнотта. А нашумевшее дело Мэйнотта, несомненно, является среди прочих скандальных историй одним из самых любопытных и таинственных.

14 июня 1825 года один молодой представитель семейства Шварцев, настоящий Шварц из Гебвиллера, прибыл в Кан на империале парижской почтовой кареты. Костюм юноши отличался опрятностью и свидетельствовал о заботливом уходе, который, однако, не всегда в состоянии скрыть весьма скромный достаток. Молодой человек был невысокого роста, но вся его ладно скроенная фигура говорила о здоровье и выносливости. Это был брюнет с тонкими чертами лица и приятным цветом кожи. Люди этого типа, не часто встречающиеся в Эльзасе, обычно рано стареют и тучнеют, но Ж.-Б. Шварц пока еще был очень худ. Ему нельзя было дать больше двадцати лет. Необычайно живые глаза, взирающие на мир с жадным любопытством, выделялись на лице, выражавшем спокойную доброжелательность.

Багаж господина Шварца был невелик, и юноша с легкостью сам вынес его из кареты. Заметим, что никто из нормандцев – этих известных физиономистов, зазывающих приезжих в гостиницы, – не полюбопытствовал спросить о роде занятий Шварца. А молодой человек между тем получил адреса господина Шварца – комиссара полиции, и господина Шварца – кондитера.

Шварцы, достигшие благополучия, и Шварцы, пока только стремящиеся к нему, составляют некое братство (наподобие масонского). Наш молодой путешественник был прекрасно принят у торговца; хозяева справились о том, что новенького в родном городе, и были глубоко опечалены вестью о кончине отца и матери молодого Шварца, оставшегося с двумя дюжинами осиротевших, еще не окрепших шварценят. Он был самым старшим среди братьев и сестер. В течение двадцати лет его достойная матушка рожала шестнадцать раз, причем шесть раз – двойняшек. Таковы у Шварцев представительницы слабого пола, благослови их Бог.

Нет, разумеется, нужды говорить о том, что юноша приехал в Кан, чтобы устроить свою жизнь; это нечто само собой разумеющееся, поскольку ни один Шварц не предпримет поездку ради удовольствия. Комиссар полиции и кондитер, увидев его, воскликнули: «Вот жалость-то! Приехать бы вам неделей раньше…»

Один Шварц неплохо устроился у швейцарца, другой свил свое гнездо в полицейском участке, но ведь в других местах тоже полно Шварцев!

В обеденное время наш молодой путешественник прогуливался в задумчивости вдоль берега Орна. Гостеприимство обоих его соотечественников не простиралось столь далеко, чтобы пригласить юношу к столу. По-прежнему он держал в руке свой багаж, и действительность рисовалась ему отнюдь не в розовом свете. Разумеется, прежде чем окончательно впасть в отчаяние, он мог навестить немалое число Шварцев в разных уголках Франции, но дело в том, что деньги его были на исходе, а желудок с самого утра пребывал в состоянии напряженного ожидания.

– Вот это да! Шварц! – услышал он позади себя радостное восклицание. Он живо обернулся, и на какой-то миг в его сердце возродилась надежда. Ведь для голодного желудка всякая встреча желанна: а вдруг она завершится обедом! Однако, увидев того, кто его окликнул, Ж.-Б. Шварц помрачнел и опустил глаза. Ему навстречу по набережной шел его ровесник, безвкусный костюм которого сразу выдавал коммивояжера. Молодой человек, улыбаясь, протянул руку.

– Как дела, старина? – спросил он по-свойски. – Ведь мы на родине жирной говядины, а?

Пожав руку Шварца, который отчужденно молчал, он добавил:

– Как мир-то тесен!

– Да, действительно, господин Лекок, – ответил молодой эльзасец, церемонно приподняв шляпу, – вот и повстречались.

Тут господин Лекок взял Шварца под руку, отчего последнего просто передернуло. Надо, однако, заметить, что своим поведением этот персонаж никак не давал повода для подобной неприязни. Это был весьма представительный молодой человек со здоровым цветом лица, мужественной осанкой и смелым взглядом. Правда, его манеры, как и аляповатый костюм, не отличались изысканностью, но подобные мелочи мало интересовали нашего эльзасца. Просто в Гебвиллере предпочитают сдержанность. И недоверчивость, с которой Ж.-Б. Шварц отнесся к этой яркой фигуре, должна насторожить и нас.

– Так мы уже и пообедать успели? – спросил господин Лекок, шагая рядом со Шварцем.

Тот покраснел и отвел глаза, но ответил:

– Да, господин Лекок.

Коммивояжер остановился, посмотрел на него и расхохотался.

– Та, господин Лекок! – повторил он, передразнивая акцент своего спутника. – Ну и ну! Стало быть, мы и приврать умеем! Те, кто вам сказал, мой друг, – продолжал он с подчеркнутой важностью, – что братья Моннье меня уволили, наплели с три короба! Лекока – приемного сына полковника – уволить нельзя, понятно? Увольняет только сам Лекок – тех хозяев, которые ему не нравятся. Моннье попросту подонок, и у него я получал всего четыре тысячи. А Бертье с компанией предложили мне пять тысяч плюс комиссионные, ясно?