Чёрные лебеди - [2]

— Мы не уйдем пока не сожжём их! — крикнул команде. — Пока не выпустим кишки! Мы не останемся без добычи! Эта ночь для них станет жаркой!

Островитяне одобрительно зашумели:

— Пустим красного петуха!

— Правильно! Не уйдем без добычи!

— Выдвигаемся сейчас же!

Красноголовый отдал бы всю добычу, да что там добычу, отдал красавец-корабль, лишь бы девчонка выжила.

Но судьба уготовила ей иное.

Ровно в полночь Хельда открыла глаза. Песня, еле различимая в шелесте волн разбудила её. Спустившись с корабля, ступнями коснулась воды.

Холодная луна нависла над морем. Её серебряный свет терялся в морской бездне, откуда нарастая и наполняя ночь, слышалось тихое пение прекрасных девичьих голосов.

— Дочь Уны, мы ждали тебя, — доносилось из морских глубин.

Песня сливалась с ветром, превращаясь в вой.

— Дева Воды Хельда, открой лоно для Звериного семени, — пели девы, поднимая ударами хвостов фонтаны солёных как слёзы брызг. — Дочь небесной от смертного, выноси живого от мёртвого.

Песня окутывала, очаровывала, вводила в транс. Девушка подхватила её, словно всегда владела колдовским языком. Длинные волосы за спиной превратились в рыбий плавник, тело покрылось чешуёй. Пурпурная луна окрасила небосвод кровавым заревом. Распластав руки, Хельда пошла на зов, и вскоре морская бездна поглотила её.

Песня стихла, луна почернела. Горячий ветер, раздувал языки зарождающегося пожарища. На берегу пылал корабль Эрика Красноголового.

* * *

— Убьёшь короля — станешь королём. Таков этот мир, сынок. — Гелейский акцент с отрывистыми согласными выдавал северянина. Коренастый, средних лет солдат, хрипя и покашливая, продолжал: — Когда Хор скинул на гвардейские копья короля Тихвальда, тут такое началось… кх-эх. Сторонников Кровавого вешали цельный год, на каждом столбе. И я вешал, всяко бывало.

— Вот так, без суда? — его молодой напарник морщился, напряжённо прислушиваясь к шелесту прибрежных кустов, и беспрестанно поправлял длинную пику на тощем плече.

В отличие молодого, вояка постарше, казалось, совсем утратил бдительность. Любуясь зарождающимся над рекой весенним утром, беспечно продолжал:

— Что прикажешь, каждому личного палача приставить? Кх-эх… — крякнул, недовольно хмурясь, — палачей не напасёшься. Вешали скоро, даже помолиться не давали. Раз-два, и висит. Висельная петля делается быстро. Берёшь, значится, верёвку — её расходовали изрядно — а дальше главное выбрать место. Благо вдоль дорог столбов да деревьев хватало по горло. То есть… для каждого горла.

Он рассмеялся неприятным болезненным смешком, похожим на треск хвороста в печи. Всегда немногословный, сегодня северянин был явно в ударе.

— А как же дознавались, что мятежник? — не унимался молодой, опасливо вертя головой. Обход подходил к концу, пора возвращаться в лагерь.

— Мятежник он и есть таков, — не понял вопроса рассказчик. Похоже, он полностью окунулся в воспоминания: — Значится, висельную петлю смастерил, дерево приметил и крепи, да побыстрее, пока капрал выбирает. Как указал пальцем на бедолагу, как вытолкали того сапогами, ты давай не мешкай, тащи несчастного на телегу. Петлю на шею, а кобылу плетью… и все дела.

Он потёр ладонь о ладонь, словно вспоминая, какова на ощупь висельная верёвка.

— И сколько так?

— Да уж не припомню. Счету-то не обучен. Помню только, как шея хрустит. У тощих быстро, словно цыплячья. Но уж ежели жирный мятежник попадется, ох и мучается бедолага. Тяжесть-то большая, а шея толстая. Вот и трясется, что рыба на крючке. Бывало, втроём за ноги тянули. Помогали, значит, окочуриться. Тянешь такого, а он возьми, да обделайся. И прям тебе на голову. Таких часто пикой тыкали, чтоб быстрее издох, зараза. Но ежели позвонки хрустнули, стало быть, дело сделано. Частенько после такого у покойника вставал.

— Да ладно? — молодой недоверчиво покосился на напарника.

— Что ж, я вру, по-твоему? Так и оставались висеть с торчащими членами. Местные селянки часто снимали таких по ночам, чтоб значится дальше использовать, пока вонять не начнёт.

Северянин хохотнул мерзким трескучим смешком.

— Погоди-ка, — молодой поднял руку, призывая к тишине.

За высокой осокой послышался странный, заглушаемый жабьими трелями, несвойственный этим местам звук.

— Что это? — вырвалось у северянина.

На мгновение птицы затихли, лягушечьи переливы прекратились, и дозорные ясно расслышали тихий детский плач. Мягко ступая по утренней росе, пошли на звук.

На берегу, окутанный тиной лежал младенец.

— Вот так дела, — солдат огляделся, — С виду месяц отроду. Неужто волной прибило?

Ребенок перестал плакать, и ясными светло-серыми глазами посмотрел на военных.

— Отнесём в лагерь, — принял решение старший, — не оставлять же. Покажем капитану, пусть решает.

Молодой опустился на колени, и младенец, будто здороваясь, протянул к нему крохотную ручонку. Солдат поднял ребенка, аккуратно обернул плащом. Старший подошёл ближе:

— Надо же…

Оба удивлённо смотрели на найдёныша, не замечая под ногами ни высохшего хвостового плавника, ни тускло поблёскивающей рыбьей чешуи, точно совсем недавно здесь чистили свежевыловленную рыбу.

Глава 1.1 Песнь над озером

Тот, кто находит удовольствие в уединении,