Черные крылья Ктулху - [143]

Сидеть неудобно. Единственная — слишком тонкая — подушка соскальзывает со спинки больничной койки. Пока медсестра взбивает подушку, Сюзи облизывает губы, плутая в незнакомых воспоминаниях. Сестра? Мысли путаются. Малышка под землей?

— Эмилин? — спрашивает вслух. — А разве она не умерла, когда ей было шесть?

Вопрос повисает в воздухе. Доктор Фарнелл теребит ее запястья, которые, как замечает Сюзи, перевязаны бинтами. Даже сквозь миазмы бреда и остаточный эффект анестезии слова доктора тревожат. Неконтролируемые страхи изгнали ее в этот неоготический Дворец Стенаний, обитатели которого бродят по коридорам, шаркая тапками и кутаясь в неопрятные безразмерные халаты.

В конце концов медсестра объясняет:

— Завтра ваша сестра хочет вас навестить.

— Лилли Делора? Энни?

— Одна из ваших сестер.

Изумленный ответ Сюзи:

— А которая из них я?

Невозможный вопрос уплывает за шторки, которыми занавешена койка. Майский бриз с привкусом моря мешается с едкой вонью карболки, пропитавшей женский изолятор лечебницы Батлера. Кроме Сюзи, доктора и дюжей медсестры, в изоляторе больше никого. Умирающая женщина корчится. Ее простыни пропитались потом. Доктор Фарнелл наклоняется, поднимает ей веки и удивленно таращит глаза, как будто на миг заглянул в бездонные глубины.

— А ваш сын? — спрашивает он. — Кажется, вы говорили, он астроном или вроде того? Уверен, наблюдатель за звездами не откажется понаблюдать за матерью в период ее выздоровления. Полагаю, скоро он навестит вас.

— Мой сын поэт высочайшего разбора, — слышит Сюзи собственный голос. — Но слишком хрупок и слаб, чтобы меня навещать. Его внешность… ему не по душе выходить из дома.

— Он болен? — уточняет доктор.

— Ему приходится избегать мест, где люди будут глазеть на него. Болезнь… и разные стечения обстоятельств… усиливают изъян. Ужасное лицо… — она переводит дыхание, — когда тело носителя слабеет, вселившаяся в него сущность проступает наружу. А носитель разрушается. Поэтому я здесь, вот что происходит со мной.

Врач и медсестра обмениваются понимающими взглядами. Обессилев, Сюзи смеживает веки.

— Лихорадка отступит, — произносит доктор Ф. Д. Фарнелл тоном профессионального медика, одновременно бесстрастным и обнадеживающим. — Я исхожу из того, что операция прошла успешно, закупорка протоков и желчная колика устранены. Пусть отдохнет. Поспит. Обойдемся паллиативными средствами.

Сюзи открывает глаза. Все видится размытым. Кажется, медсестра протягивает ей пустую склянку, края мерцают. Натянутая улыбка искажает лицо доктора, который произносит нараспев:

— Настойка помогает, но одновременно затуманивает разум. Сестра Грейди постарается не забыть подсластить следующую дозу.

— Голова болит.

Сюзи — ее не захваченная иной сущностью часть — пытается собраться с мыслями.

— Все вокруг гибнет. Мой муж погиб. Ребенка ждет погибель. Что делать, как жить? Наша участь жалка…

— Это лихорадка. Когда она отступит, вам станет легче.

— Жизнь будет для меня сплошным страданием, — шепчет Сюзи, когда доктор исчезает за шторками.

Она не ропщет, она все понимает. Человеческие уловки бесполезны. Доктор и его настойки примитивны, медсестра дерзит, бродит тут с кислой лесбийской ухмылкой.

На пороге смерти существо смеживает человеческие веки своего носителя, прислушиваясь к слабеющим органам чувств. Слышит цоканье каблучков по мрамору и плитке, вдыхает больничные запахи: зеленое мыло, половая мастика, нашатырный спирт. Дезинфицирующее средство.

Сестра Грейди возвращается, помахивая склянкой на ходу. В склянке искрится опиум, вода и растворяющиеся спирали сахара, сверхъестественно осязаемые, небулярные, галактические в своей основе. Сестра раскраснелась, движения ее излишне резки.

— Только не воображайте, — фыркает она, — что я забыла те ужасные вещи, в которых вы обвиняли меня вчера!

— Вы — та толстуха, которая меня мыла.

— Обвинить меня в… неподобающем поведении! Я делаю только то, за что мне платят: тру губкой пациентов, которые вспотели и испачкали себя.

— Вы меня трогали, лапали меня, — напоминает она жирной свинье.

— Я лишь исполняла свои обязанности.

— Вы пялились на мою наготу.

— На животе у вас татуировки, какие-то символы странных цветов, которые ползают, как жуки. Особенно рядом со швами. А еще кто-то надел на вас меховые ботинки. Вылитые копыта.

Сюзи смотрит в потолок, отказываясь верить.

— Мое тело меняется?

— Когда эфир выветрился и вас перестало рвать, татуировки исчезли. Понятия не имею, как вы избавились от копыт. Какой-то фокус. Мое дело маленькое, — пыхтит сестра, — я лишь исполняю свою работу.

В доказательство свиноматка демонстрирует накрахмаленный фартук, неестественно белый на свету, который проникает между прутьями больничных решеток. Стирали с силикатным клеем, решает сущность внутри Сюзи.

— Вы лапали плоть носителя, — заявляет множественная Сюзи. — Вы ее гладили.

— К вашему сведению, дамочка, я прикасаюсь к плоти, только когда священник помещает облатку мне на язык!

— Вы трогали эту плоть, — не в силах двигаться, Сюзи показывает подбородком, — плоть этого тела.

Медсестра с треском задергивает шторки, бормоча:

— Нечестивые безумцы населяют этот дом скорби, а я еще перед ней оправдываюсь.