Черные крылья Ктулху • 2 - [51]

Лишь когда поведение отца Рика стало совсем непредсказуемым, до них дошло, что с ним что-то не так. Несколько месяцев подряд он не думал ни о чем, кроме одной из карликовых планет — Седны. Как-то раз, когда Конни сидела рядом с ним в закусочной «Плаза», он перевернул бумажную подстилку под посуду и нарисовал посередине звездочку, окаймленную цепочкой концентрических кругов, помещенных в овал. «Это орбита Седны, — сказал он, тыча ручкой в овал. — Один оборот — двенадцать тысяч лет, плюс-минус пару сотен. За всю историю она не была так близко к Земле, как будет в ближайшие два столетия. Когда она в прошлый раз так приблизилась…» — «Что случилось?» — спросил Рик. «Увидишь», — ответил ему отец.

Они так и не увидели. По крайней мере, не воочию. Один из коллег отца Рика позвонил после его выступления в университете, когда недуг Гари Уилсона проявился во всей красе. Конни не раз прослушала ту самую лекцию, как вживую, так и по телефону; а еще у нее сохранилась длинная и довольно сумбурная запись голосовой почты. Она считала себя достаточно образованной, чтобы с успехом участвовать в викторинах, но исследование отца Рика выходило за рамки ее понимания.

Около тринадцати тысяч лет назад над Великими озерами пронеслась комета — спорное утверждение, но как иначе объяснить высокое содержание в них иридия и наноалмазов? В то время ледники уже отступали, и если мерить веками, тысячелетиями, то момент был подходящим — как раз в это время исчезла комета Кловис, то ли уничтоженная, то ли поглощенная чем-то. Кто бы мог подумать, что камни могут указывать на угрозу? Наскальные рисунки в пещере Ласко… впрочем, не о них сейчас речь. Куда важнее то, что произошло в Гебекли-Тепе. Кому-нибудь приходило в голову сопоставить линии на каменных монументах с орбитой Седны? Результаты… что касается формы монументов, этих гигантских «Т», — это насесты для посыльных.

И так далее. Удивительным было то, что, излагая свои бредовые умозаключения, отец Рика казался разумнее и добрее, чем когда бы то ни было. Возможно, потому, что Конни не возражала ему столь же рьяно, как Рик, не говорила, что его идеи безумны и что вся его карьера может пойти коту под хвост. Постоянно сталкиваясь с неверием сына, Гари злился и впадал в ярость. Конни знала его семь лет, и с каждым годом он становился все более неистовым. Он требовал, чтобы Конни отвозила его домой, а по приезде принимался звонить Рику и часами изводить его, пока тот не вскипал и не бросал трубку.

Развязка наступила стремительно. Конни даже удивилась, с какой легкостью отец Рика согласился выйти на пенсию и отправиться в дом престарелых. Временами у него случались периоды просветления, когда он несколько дней — обычно меньше недели — напоминал себя прежнего. Он подписал все необходимые документы, согласно которым его отставка из университета и переселение в «Моррисон-Хиллс» вступали в силу. Он спокойно говорил с Риком и Конни, почти не упоминая грядущее возвращение Седны.

Спустя всего лишь два дня после переезда в новые апартаменты, которые были значительно меньше прежних, в голове Гари произошло нечто разрушительное. Подозрения на инсульт томография не подтвердила, и событие осталось для врачей загадкой. Чем бы это ни было, отец Рика перешел в состояние, близкое к ступору, и возвращался в сознание лишь периодически, ведя себя при этом рассеянно и неадекватно.

Разговоры о дальнейшем исследовании его состояния, привлечении новых специалистов и обследованиях в больницах других штатов так и остались разговорами. Конни сомневалась, что ситуация изменится. В доме престарелых хватало жильцов, способных доходчиво высказать свои жалобы при любой подвернувшейся возможности, а на то, чтобы возиться с человеком, чей язык был, образно выражаясь, связан, персонала не хватало.

Столь стремительное ухудшение здоровья отца Рика было шокирующим, но Конни в глубине души даже радовалась тому, что этот процесс не затянулся. Из разговоров с персоналом «Моррисона» она знала, что порой семья больного годами не может понять, что их пожилому родителю требуется помощь. В то же время Рик всегда испытывал в отношении дома престарелых двойственные чувства. Отец вполне мог остаться жить у них с Конни, места хватало. На первом этаже была свободная комната и отдельный туалет. Но ни у кого из них не было времени — а по правде говоря, и желания — ухаживать за ним. Рик согласился отправить отца в дом престарелых с одним условием: через полгода они с Конни заново оценят ситуацию. Этот договор потерял силу, когда с Гари случился тот необъяснимый приступ, доведший его до состояния, требующего более профессиональной помощи, нежели могли предложить Рик и Конни. Каким бы глупым это ни казалось, Конни знала, что муж принял новое несчастье как вселенскую кару за отказ лично ухаживать за отцом.

Конни не поняла, что уснула, пока не заметила, что вместо потолка и стен спальни ее теперь окружает звездное небо. Ее кровать стояла посреди широкой равнины, залитой тусклым звездным светом. Красно-коричневая почва — выщербленная, изрытая и покрытая расщелинами, напоминавшими пересохшие русла рек, — с виду походила на застывшую грязь. Она почувствовала холод. Пусть кожа его и не ощущала, Конни чувствовала, что от такого холода могла бы замерзнуть на месте. Кровь должна была в прямом смысле застыть в жилах, а внутренние органы — превратиться в осколки льда.