Чернушка - [15]

В одной руке у меня стальной молоток, чтоб при случае не пройти мимо встреченной породы; в другой - хрупкий бамбуковый спиннинг, который рискованно было привязывать к вьюкам. На правом боку - полевая сумка с топографическими картами, геологическими дневниками и всякими производственными журналами, на левом боку - непромокаемый клеенчатый планшет с ломкими аэрофотоснимками таежного рельефа Эти документы ни в коем случае нельзя терять... Но самая необычная, самая деликатная ноша спрятана за пазухой - меховая рукавица с Чернушкой и Рыжиком.

Павел сказал, что бельчат лучше и безопаснее нести мне, а он, как наиболее опытный, привычный к лошадям, поведет сразу двух "тяжеловозов". Конюх попросил, чтоб я шел как можно осторожнее - "не дай бог, спотыкнуться и раздавить малюток". Он бесцеремонно сунул мне в боковой карман пиджака стеклянный пузырь с молоком и пипетку в картонном футляре, строго-настрого предупредив, чтобы кормил зверьков ровно через каждые два часа. Так я получил должность главной походной нянечки.

Идем. У всех за поясами кинжалы, охотничьи ножи, топоры и топорики. Лиц не видно: все в черных масках, то есть в накомарниках. И одеты одинаково: в болотных резиновых сапогах, синих штанах и зеленых куртках.

Процессия движется молча, только побренькивает во вьюках посуда.

Погода испортилась. Подул шквалистый ветер, тайга заскрипела, застонала, зашумела. Средь мутно посиневшего неба бесновато закружились черные лохматые тучи. Комары так и льнули ко всему живому, словно спешили напиться кровью перед неминуемой погибелью. Закат был дурной, зловеще багровый. Мы спешно принялись ставить палатку. Едва успели накрыть брезентом вьючные сумы, начался ливень.

Рыжик

Наши воспитанники заметно повзрослели. Все очень полюбили зверюшек и с нетерпением ждали, когда они начнут играть.

Николай Панкратович частенько выпрашивал у Павла пипетку, чтобы покормить малышей. Лицо старика светилось восторгом, как будто он нянчился с родными внучатами. И хмурый, молчаливый Рыжов, глядя на бухгалтера, на крохотные пальцы бельчонка, обнимающего стеклянную "бутылочку", тоже добрел, улыбался.

От вкусной сгущенки наши малышки крепли довольно быстро, особенно худющий Рыжик. Он сделался просто неузнаваемым: на ушах появились красивые черные кисточки, хвост ощетинился густым пухом и, как положено взрослым поскакушкам, изгибался дугой. Потолстел бедный заморыш, стал колобкастым, пышный воротничок под бородой отрастил.

Но когда отряд прибыл в новый лагерь, обычно бодрый Рыжик проснулся вялым, отказался пить молоко. Мы никак не могли понять, что же с ним творится.

Вдруг бельчонок судорожно встрепенулся на ладони Павла, задергался, свернулся клубком и быстро принялся царапать острыми коготками себя бока, спину, шею. Глаза у него то расширялись, то превращались в узкие косые щелки. Он застонал и громко, без умолку, стал кричать: "уу-уо... уу-уу-оо... уу-оо..." А ночью завопил еще громче.

В ответ больному малышу тоскливо подвывала Найда, скулила, обиженная тем, что с той поры, как в лагере появились бельчата, ее бесцеремонно стали гнать из-под пологов. Гнать, будто самую захудалую дворняжку. О, как бы она расправилась с ненавистным пискуном, если бы только позволили!

Никто не мог заснуть от беспрерывных, протяжных звуков Рыжика и злобного завывания Найды.

- Ну, развели тут детские ясли. Ночной балаган устроили вместо нормального человеческого отдыха, - заворчал Курдюков.

- Да заткнись ты! - оборвал прораба-геолога Евгений Сергеевич.

А Рыжик исступленно вертелся волчком, усиленно скреб лапками головку, точно пытался освободиться от острой боли. Кружился и жалостливо, тягуче стонал: "уу-уо... у-уо-оо..."

- Такой крохотный, а так плачет, - удивился Сашка.

- Что же, по-твоему, выходит, все звери и птицы, что камни бесчувственные?! - взорвался Павел. - Бей их! Пали в них и дробью и пулями! Забавляйся своей меткостью! Они ведь бессловесные твари. Кто их поймет? Кому они могут пожаловаться?

Сашка с головой зарылся в меховой мешок. Он притворился спящим, но ветки долго хрустели под его боками.

- Павлуша, достань, пожалуйста, аптечку. Может, какое-нибудь лекарство там найдется, - попросил Повеликин. - Матушка моя сибирская! Сердце кровью обливается от мучительных уканий бедного малыша...

- Да я уже, дядя Коля, все пилюли перебрал - ничего подходящего нету. Аспирин толченый совал в рот - не помогло: то коченеет, то жаром пышет. Валерьяновые капли тоже лил под язычок - все равно не успокоился.

- А ты, Павлуша, стрептоцида или пенициллина посыпь ему в ноздри. Не исключена возможность, что он схватил воспаление легких.

- Ну что вы, дядя Коля! Тогда бы Рыжик хрипел и кашлял. А он все чешется. Крапивница-жгучка или короста лиходейная на него навалилась ума не приложу. Вот напасть какая...

Павел согревал Рыжика дыханием, держал его у костра, прикладывал холодные компрессы, мазал мордашку каким-то травным снадобьем - ничто не спасло бельчонка. Он так и умер, обхватив голову лапками. (Видно, во всем было виновато сгущенное молоко, лишенное витаминов.)

Эта ночь была муторной, тягостной. Мои помощники не выспались, но, как всегда, покинули уютные, бескомарные "дворцы" чуть свет.