Черноногие - [8]

— Восход Солнца, — заметил юноша, несколько обиженный, — ты забываешь, что Волк всего лишь отпрыск черноногих.

— Знаю, что другие оскорбляют тебя и упрекают происхождением от храбрецов черноногих, но я никогда не обращалась к тебе с обидным словом. Полно же ломаться перед своей госпожой, которая всегда снисходительна к тебе.

Мальчик медленно поднял глаза и остановил взгляд на Сильвине.

— Волк не жалуется, — сказал он, — Волк достаточно взрослый, чтобы заботиться о себе самому. Он носит нож при себе, а твой отец дал ему и карабин. Кто бы его ни обидел, белый или черный, все равно, Волк знает, что ему делать.

Из зрачков маленького индейца вылетали искры ярости. Успокоившись, он продолжал:

— Дева с лучезарным сиянием в глазах! Ты, могущая озарить светом самую непроглядную тьму, ты спрашиваешь у молодого Волка, что на душе у бледнолицего, и Волк тебе все скажет. Лисий хвост, — продолжал он, прибегая к иносказательному языку индейцев, — желает, чтобы свет Восхода Солнца блистал в его вигваме. Сердце его горит огнем ревности к юному потомку бледнолицых, который скитается около вашей палатки последние четыре дня. Лисий хвост постарается убрать его со своей дороги. Сумрачен, как гроза, был он сегодня утром, отправляясь в лагерь бледнолицых.

— Волк, ты обладаешь мудростью, которая, по преданию, принадлежит твоему роду. Как быстрая лань, беги в лагерь, перегоняя ветер! Наблюдай за Марком Морау! Ни на один миг не спускай с него своих острых глаз. Внимательно смотри, что будет происходить между ним и Кенетом. Потом спеши, лети ко мне, как стрела.

— Ты сказала, и потомок черноногих внимал тебе, твой голос для его ушей что журчание тихого ручья. Ты приказала, и Волк повинуется.

Смышленым взглядом он окинул Сильвину и, как быстроногая лань, полетел вдаль.

Глава IV ДУЭЛЬ

На востоке загорались животворные лучи солнца. На лазоревом своде не было ни одного облачка. Воздух был пропитан благотворными ароматами весны. Тихий ветерок, дышащий отрадой, подобно дыханию юных дев, беспечно резвился в лесах и лугах.

Выйдя из палатки, Кенет Айверсон и Ник Уинфлз отправились к месту назначенного свидания. Судя по всему, у них было мало охоты пускаться в разговоры. Ник недоволен и часто посматривает искоса на Кенета. Молодой человек задумчив, но вместе с тем невозмутимо спокоен.

— Послушайте, дружище, — произнес наконец Ник с видимым усилием, — на мой взгляд, это прескверная шутка, и мне бы очень хотелось уладить это проклятое недоразумение.

— Невозможно, — сказал Кенет.

— И то правда. Не ударь он вас перчаткой, совсем иное дело. Верно и то, что я не вижу средства вызволить вас из этой беды. Ведь он метко стреляет из пистолета, и меня заранее пробирает дрожь: ну, как придется мне хоронить вас в этих краях? А уж я ли щадил себя, отбивая вам все кости, когда возвращал вас к жизни в прошлому году?

— Если вам действительно придется выполнить последний долг в отношении меня, — медленно возразил Кенет, — хотя я уверен, наши шансы равны, то, положив меня в последнее убежище, обещайте отправить на мою родину приготовленные письма, которые я оставил в палатке.

— В этом будьте уверены, ну, да ей-богу так! А я ваш покорнейший слуга!

— Благодарю, Ник, честный и храбрый мой товарищ.

Уинфлз вытащил откуда-то сильно измятый платок и вытер капли пота, выступившие на лбу. Потом он посмотрел на небо, взглянул на землю и перевел взгляд на Кенета. Видимо, в голове его вертелась мысль, которую он хотел и не решался высказать.

— Вот и я, — сказал он наконец, — тоже обожал дуэли. В них есть какая-то притягательная сила. Ведь и дед мой был страстный охотник до дуэлей. Сто раз, если не более, он дрался, и не больше двух раз был ранен. Наверное, он и теперь бы здравствовал, не случись с ним последняя болезнь, которая доконала его, несмотря на крепкое сложение. На мой взгляд, последняя болезнь вообще бывает хуже всех болезней. Но не об этом речь.

Улыбка мелькнула на лице Кенета, и он искоса посмотрел на приятеля.

— Вообще говоря, в нашей семье на дуэли смотрят с каким-то особенным уважением, так что я готов просить вас, не будет ли угодно вашей милости уступить мне эту честь.

— Вы шутите? — спросил Кенет недоверчиво.

— Ах! Боже мой, какие тут шутки! До шуток ли в делах такого рода, когда из этого куска железа, — сказал он, любовно посматривая на свой карабин, — я могу всадить пулю в любого на расстоянии четырехсот футов? Вот именно с этим карабином я и буду драться. Я называю его Хвастуном, хотя с ним никогда не останешься пустым хвастуном лицом к лицу с врагом; тогда он бывает верным залогом удачи.

— Благодарю за великодушное предложение, но это невозможно. Только одну милость вы можете оказать мне: похороните меня, если мне суждено умереть, и исполните данное обещание относительно писем.

— А больше вы ничего не желаете от меня?

— Кажется, ничего, — отвечал Кенет задумчиво.

— И нет ни одного слова, которое вы желали бы передать ей, в том случае, если вам не доведется с ней еще раз поговорить?

— Ей… передать ей! — повторил Кенет, задумчиво потупив взор. — Да, передайте ей, друг Ник… Нет, нет! Мне нечего ей сказать.