Черное платье - [67]

Сережа начал поправляться — на его щеках сквозь загар стал проступать румянец. Однажды, во время вечерней прогулки, когда они вдвоем стояли на пригорке, глядя, как садится солнце, Наташа сказала:

— Сережа, ты мне до сих пор так и не рассказал, что с тобой случилось, когда ты ушел из школы, и что было в клинике у Нуразбаева. Если тебе не хочется об этом вспоминать, можешь не говорить, но… как тебе кажется, тебе там помогли?

— Можешь не бояться, — перебил Сережа, нахмурившись, — я больше никогда не буду колоться. Никогда, понимаешь? Ты мне веришь?

— Верю. И, знаешь, я тоже хочу сказать тебе одну вещь. Когда я была в Париже, я познакомилась там с одним человеком. И мы… у нас…

— Я понимаю.

— Так вот, это его ребенок.

Сережа сделал движение.

— Ты не должен о нем плохо думать! Так случилось, что мы не можем быть вместе. Он в этом не виноват. А про ребенка он просто ничего не знает. И я сама не хочу сообщать ему о нем, потому что это все равно ни к чему не приведет, а только все осложнит. Ты меня понимаешь?

Она взглянула на Сережу — он был явно смущен. Он не знал, как вести с матерью этот "взрослый" разговор, не знал, как он мог одобрять или не одобрять ее поступки в столь деликатной сфере. Он не знал, рассказывать ей о том, что с ним произошло и что еще может произойти, или нет. Он боялся, что она испугается, а ей сейчас пугаться нельзя. Он рассчитывал все сделать самостоятельно, но, пока его не было в Москве, все так переменилось — квартира продана, мама ждет ребенка, а еще этот Виктор, который, непонятно почему, ведет себя у них в доме, как хозяин. Правда, мама говорила, что он им очень помог, но все равно — он ему противен, и ничего с этим не поделаешь… Может быть, это потому, что он только прикидывается добрым, а на самом деле?..

Ничего, думал Сережа, пока они в деревне, ему ничего не угрожает. Здесь они его не найдут. А когда они с мамой вернутся в Москву, он что-нибудь придумает. Или посоветуется с Денисом, которому, пока они были в клинике, он все рассказал. Время еще есть. Да и в Москве он теперь живет по другому адресу. Им придется сперва его найти, а на это уйдет время. А может быть, вообще все давно обошлось? Может, они нашли то, что искали, и теперь оставят его в покое? Ведь главное, это то, что никто, кроме него, не знает про маму, не знает, что это она убила отца. Какой он молодец, что сказал тогда менту, будто она весь день была дома вместе с ним. А теперь прошло столько времени, что никто ни о чем не догадается. Потому что он, Сережа, никогда и никому об этом не скажет.

А Наташа, обняв сына за плечи, думала: "Так будет лучше. Я не могла не сказать ему, кто отец ребенка — он должен знать. Но я не хочу, чтобы он думал о нем как о враге. Чтобы считал его виноватым… А он виноват? Он действительно виноват? Ведь я ничего толком не знаю о том, что произошло. Может быть, мне все это показалось? Может быть, я что-то неправильно поняла? — И тут же спустилась с небес на землю. — Нет, видимо, Ленка все-таки права — я неизлечимая идиотка. Если бы это было так, он бы уже давно меня разыскал. Если он не мог дозвониться, пока не работал телефон, дозвонился бы потом. Или приехал. Виктор бы объяснил ему, где меня найти. А раз Виктор ничего не сказал, значит, Филипп и не пытался это сделать. Надо перестать думать об этом, иначе я сойду с ума…"

В одну из суббот, часов в одиннадцать, когда они все вместе собрались на пруд, приехал Виктор. Сережа, увидев его, нахмурился и ушел в дом, едва кивнув. Лена, очень довольная его приездом, что-то восклицала по поводу привезенных им многочисленных пакетов с провизией и шампанским, а Наташа, стоя на ступеньках крыльца, молча и неловко улыбалась. Виктор как всегда вел себя по-хозяйски — вручал Лене пакеты, объяснял, что убрать в холодильник, а что оставить на столе, и при этом все время украдкой поглядывал на Наташу. Потом сказал, что не хочет ломать ничьих планов, и предложил идти купаться вместе. Сережа, многозначительно глядя на мать, сказал, что у него болит голова, и идти отказался наотрез, и когда Наташа, сняв с веревки полотенце, собралась вместе со всеми, прошептал, дернув ее за рукав:

— Мам, не ходи! Давай останемся дома.

— Сережа, я бы осталась, — проговорила она, — но это неудобно, как ты не понимаешь? И тебе нужно было бы пойти с нами — ты же хотел купаться?

Но Сережа остался. По дороге Виктор посвящал Лену в тайны евроремонта. Временами до Наташи доносились совершенно непонятные ей слова — стеклопакет, ламинат, компакт… Она щурилась, стараясь защититься от бившего в глаза полуденного солнца, и думала, что напрасно не осталась дома. Когда они подошли к пруду, она сказала, что купаться не будет, и, пока Лена с Виктором брызгали друг на друга водой, оглашая окрестности хохотом и дикими криками, сидела на пляже, устроившись как можно дальше от громкоговорителя, из которого неслась попсовая музыка, и наблюдала за маленькими детьми, игравшими на песке.

Поплескавшись у берега, Виктор поплыл на середину пруда, а Лена, не умевшая плавать, вылезла из воды и, постелив полотенце, легла возле нее.