Черное платье - [48]

Наташа съездила, посмотрела. Квартира как квартира. Три комнаты, кухня, коридор, стенной шкаф. Только что сделан ремонт, не ахти какой, но все же. Три окна выходят во двор с несколькими чахлыми тополями и гаражами-ракушками. Трамвай останавливается действительно совсем близко. Да и какое это имеет значение, если теперь у нее есть деньги, чтобы спасти Сережу?

Она вдруг вспомнила женщину, стоявшую у окна в больничном коридоре. Вот кому надо помочь, подумала она. Виктор сказал, десять тысяч? Зачем ей столько? Они проживут и так, жили же до сих пор? "Мама вряд ли станет возражать, лишь бы эта женщина согласилась взять у меня деньги. К пяти часам поеду в больницу и спрошу нашего врача, как ее найти".

Женщину звали Тамара Копылова. Муж ее, Иван Петрович Копылов, несколько лет назад умер от пьянства, и чтобы прокормить двух сыновей, девяти и двенадцати лет, она устроилась уборщицей в крупное учреждение недалеко от дома и каждый день должна была убирать закрепленные за ней 600 квадратных метров площади: коридор на первом этаже, конференц-зал и несколько кабинетов. Она ходила по зданию, таская за собой весь свой нехитрый рабочий скарб: пылесос, ведро, стиральный порошок, который им выдавали для уборки, и большой бумажный мешок, куда она должна была собирать мусор. В перчатках она работать не любила, и от порошка и горячей воды у нее трескались руки. Платили ей немного, но работой своей она дорожила, потому что в десять, самое позднее в одиннадцать она была уже свободна. Возвращаясь домой, она по инерции продолжала убирать: мыла полы, чистила кафель, протирала большое зеркало в платяном шкафу и, ворча, подбирала с пола в комнате у мальчиков болты, гайки и еще какую-то металлическую дребедень, потому что братья целыми днями возились со старым велосипедом, найденным недалеко от дома прошлым летом. Возились в надежде, что починят его и будут кататься не хуже других.

Потом Тамара варила обед: щи, макароны с сосисками или жареной колбасой — и ставила на стол компот из яблок, которые закатывала летом, когда они все вместе ездили к тетке в деревню. Потом мальчики возвращались из школы, обедали (за столом всегда сидели молча, как это делал их покойный отец, когда был трезвым) и, пообедав, принимались за велосипед. Тамара опять ворчала, грозилась выкинуть старую развалюху на помойку, но мальчики, поджав губы и сопя, продолжали свое дело. Тамара мыла посуду, протирала клеенку, сперва мокрой, а потом сухой тряпкой, и садилась отдыхать, перелистывая какую-нибудь рекламную газету, которую им регулярно подкладывали в почтовый ящик, а потом аккуратно складывала ее и убирала на шкаф. Вечером Тамара шла в соседний продовольственный магазин, где делала то же, что и везде: мыла полы. В магазине ей платили немного больше, потому что магазин был коммерческий, но, главное, иногда ей перепадали продукты с истекшим сроком годности, и когда она возвращалась домой, мальчики бросались к ней, стараясь заглянуть в сумку, и она, отбиваясь от них, спрашивала: "Уроки сделали? А то не дам!" — и братья дружно кричали: "Сделали, сделали!" — чтобы получить свою порцию счастья.

Прошло несколько лет, мальчики подросли. Велосипед уже давно был выброшен на помойку, и на его месте посреди комнаты лежала огромная автомобильная покрышка, на которой поверх доски стоял магнитофон, подаренный на день рождения старшему, Коле, — ему недавно исполнилось шестнадцать лет. Теперь, когда Тамара бывала дома, соседи слышали, как она, стараясь перекричать Киркорова или Антонова, просила сделать потише, но мальчики не слушались, и когда вечером разъяренная Тамара уходила в магазин мыть полы, вслед ей победно неслись "Зайка моя" или "Трава у дома".

Потом как-то днем к ней зашел участковый милиционер, Олег Михалыч, и спросил, знает ли она, чем занимаются ее дети по вечерам. Тамара испугалась, решив, что мальчики воруют или делают еще что похуже, но, когда участковый сказал, что они что-то курят или нюхают, успокоилась. "Делать ему нечего, — ворчала она, — ходит тут… Лучше бы воров ловил. И ящики вон почтовые каждый день ломают, починить некому".

Когда мальчики вернулись домой, Тамара набросилась на них с криком, особенно на старшего: "Ты вон большой вымахал, так и делай что хочешь, а его-то куда тянешь? Ему вон тринадцать лет только, а уж участковый приходил, жаловался на вас. Еще раз узнаю, домой не пущу, так и знай. Ишь, курить им приспичило!"

Больше разговоров на эту тему не было, участковый не приходил, и Тамара успокоилась. Она по-прежнему мыла полы, варила обеды и приносила домой подкисшие йогурты, которые кроме нее теперь уже никто не ел. В один прекрасный день Тамара заметила, что пропала подаренная им с мужем на свадьбу хрустальная ваза, стоявшая в серванте за стеклом. Коля, к которому она подступила как всегда с криком, вместо ответа больно ударил ее в грудь. Тамара завыла, не столько от боли, сколько от неожиданности и обиды, но дать сдачи не рискнула и назвала Колю "проклятым высерком". Коля ничего не ответил, только посмотрел на нее, а потом оделся и ушел, и Тамара целых три дня не знала, где он и что с ним. Потом Коля вернулся, но Тамара, не простившая ему обиды, говорить с ним не захотела. Так прошло еще несколько недель.