Черное платье - [35]

Дежурной в доме на рю де да Тур была Зоя Петровна Егорова, муж которой, человек добрый и бесхитростный, в свои сорок восемь лет впервые попал на работу за границу благодаря своему дальнему родственнику, работавшему в МИДе, "чистой" анкете и собственным золотым рукам. Его единственным недостатком было то, что он много пил, а пил потому, что детей у него не было, а жена была злая и завистливая и угодить ей, как и персонажу одной известной сказки, было нельзя ничем: ни приличной зарплатой, ни квартирой, полученной им на работе десять лет назад, ни вот теперь этой командировкой в город Париж, который почему-то не радовал Зою Петровну. Она, изнывая от скуки, сидела за своей стеклянной перегородкой, и единственным доступным ей развлечением были сплетни и слежка за жильцами, особенно за женщинами. Она их ненавидела и завидовала им: женам дипломатов, потому что их мужья, как ей казалось, слишком много получали и к тому же имели машины, и не какие-нибудь, а красивые блестящие иномарки, на которых они ездили по стране, куда хотели; техническим сотрудницам — секретаршам и машинисткам — потому, что они были молодые и не просиживали, как она, целыми днями за этим стеклом у всех на виду, а ходили на работу в посольство и кокетничали там с мужчинами. И ей, конечно, было хорошо известно, что Лена Кораблева, телефонистка из посольства, живущая в однокомнатной квартире на четвертом этаже, была не замужем, что командировку ей не продлили, потому что в посольстве у нее не было подходящей "руки", что продукты она покупает в том же самом дешевом магазине, расположенном в соседнем квартале, где покупает и она сама, Зоя Петровна, и куда ходят только арабы, цветные и самые бедные французы, которых Зоя Петровна презирала еще больше, чем арабов и негров; что с ней вполне можно не церемониться и не улыбаться, когда она проходит мимо ее стеклянной будки, и что, наконец, к ней недавно приезжала подруга из Москвы, такая же ничтожная, как и она сама.

Впрочем, подруга эта первые три дня ходила в каком-то задрипанном сером костюме, а на четвертый день утром Зоя Петровна увидела ее в таком платье и в таких туфлях, что при одном взгляде на них становилось ясно: куплены они в дорогом магазине. А потом эта подруга вовсе исчезла на несколько дней, и Зоя Петровна увидела ее только в пятницу, во второй половине дня, и, конечно же, заметила, что выглядит она совсем не так, как в день своего приезда, жалкой и растерянной, и что перемена эта произошла не только и не столько из-за того, что она была совершенно по-другому одета, но еще и потому, что у нее блестели глаза, как они могут блестеть только у очень счастливой женщины, а значит, она завела себе кого-нибудь, эта рыжая. И когда на следующий день Зоя Петровна, встретив Лену Кораблеву, спросила: "А что это ваша подруга — уже уехала? Что-то ее давно не видно", — та ответила, что "нет, не уехала", но почему-то смутилась и пробормотала что-то невразумительное про каких-то знакомых, у которых эта подруга якобы ночует, и Зоя Петровна поняла, что предположение ее было совершенно справедливым и что ее обычная проницательность, как всегда, ей не изменила.

Когда Филипп позвонил в дверь семиэтажного дома на улице де ла Тур, где в подъезде за стеклянной перегородкой сидела строгая Зоя Петровна, и спросил, не может ли она ему помочь разыскать живущую в доме одинокую женщину, к которой в начале мая приезжала подруга из Москвы, Зоя Петровна сразу догадалась, что это и есть тот самый человек, из-за кого у кораблевской подруги так блестели глаза. Губа у нее не дура: подцепила француза и, небось, переедет теперь во Францию да еще с таким интересным мужиком и наверняка богатым, потому что они все тут богатые, черт бы их побрал. А она, Зоя Петровна, скоро вернется в Москву, так как неизвестно, продлят ли командировку ее нескладехе-мужу, которому не хватает ума завязать более тесные отношения с начальством, как это делают другие, и снова придется жить в малогабаритной двухкомнатной квартире на окраине Москвы вместе со свекровью, семидесятидевятилетней старухой, вечно сующей нос не в свои дела, занимающей комнату на солнечной стороне и до сих пор ревнующей ее к сыну, хотя женаты они уже двадцать шесть лет.

Вот почему Зоя Петровна, сделав строгое лицо и отводя взгляд, ответила Филиппу, что совершенно не представляет, о ком он говорит, потому что "знаете, сколько народу сюда приезжает, всех разве заметишь?" А когда Филипп, которому было известно, что из помещения дежурного можно связаться по внутреннему телефону с любой квартирой, спросил, не может ли она, по крайней мере, разрешить ему позвонить тем одиноким женщинам, которые живут в доме, и задать им один-единственный вопрос, потому что ему совершенно необходимо разыскать эту подругу, Зоя Петровна попыталась сделать еще более строгое лицо, от чего оно стало откровенно злым, и с удовольствием сказала:

— Конечно, нет! У нас не полагается делать такие вещи.

Настаивать было бесполезно. Филипп вышел на улицу, продолжая ощущать на себе взгляд ее маленьких серых глаз. А Зоя Петровна, с удовольствием рассмотрев его затылок, спину и дорогие ботинки, принялась гадать, для чего это он разыскивает Кораблеву, которая, как хорошо было известно Зое Петровне, в этот момент как раз была дома и упаковывала вещи, так как командировка ее подходила к концу.