Черное и серебро - [8]

Ироничная фраза о пожилых коллегах – все, что должно избавить меня на несколько месяцев от страха остаться без работы. Тем не менее, для себя я отметил, что появилась надежда на продолжение моей университетской карьеры: на десятые доли процента выросла вероятность переезда в другой город, в другую страну или вероятность достойно сдаться и выбрать не столь благородный жизненный путь.

Мысль о переезде за границу мгновенно нарушает семейный покой. Всякий раз, когда я завожу с Норой разговор об исследовательском центре, где команда молодых ученых занимается чем-то близким моим научным интересам и получает «интересные, очень любопытные результаты»; всякий раз, когда я объясняю ей, что работа с моим научным руководителем что-то во мне убивает и мне лучше избавиться от его влияния (я уверен, что снова стану хорошо спать по ночам), Нора мрачнеет. Она что-то рассеянно бормочет в знак согласия, а потом умолкает, словно умоляя не продолжать.

Когда мы узнали, что она беременна, переезд в Цюрих, где я выиграл четырехлетнюю стипендию, казался делом решенным. Я собирался уехать на несколько месяцев раньше, чтобы Нора родила в Италии, а как только будут оформлены документы на ребенка, мы втроем переедем в самый незнакомый кантон незнакомой Швейцарии. Мы вместе отправились туда подыскивать жилье. Посмотрели три квартиры в районе, где селятся почти все физики, потому что там скорее можно достичь компромисса между новой зарплатой и стоимостью аренды, а еще потому, что там есть кинотеатр. Нора, правда, в квартиры почти не заглядывала. Слушая агента по недвижимости, она механически кивала и поглаживала еще не заметный живот.

Попавшись в ловушку ее странной апатии и собственной неуверенности, закончив осмотр, я стал торопить Нору. Ну что, какая из квартир тебе понравилась больше? Может, лучше пожертвовать квадратными метрами ради дворика, чтобы ребенку было где погулять? Я перечислил все «за» и «против» каждого варианта. Нора слушала и не отвечала. Потом очень спокойно сказала: «Я не могу жить там, где на лестнице пахнет индийской едой. Не могу жить с таким паласом, с таким полом под мрамор. И не хочу гулять с ребенком по этим улицам. Одна».

У нее заблестели глаза, но она не заплакала: «Я знаю, я избалованная девчонка. Мне очень жаль».

Несколько недель мы еще обсуждали возможность переезда, даже когда Нора оказалась прикованной к постели и в нашем доме вовсю хлопотала синьора А., деликатно устанавливая в комнатах и в нашей жизни свой порядок. «Кто знает, какой дрянью там питаются», – говорила она, когда я заводил речь о Цюрихе (в своих рассуждениях синьора А. часто отталкивалась от еды или заканчивала едой, еда была главным событием дня). Я не сомневаюсь, что они с Норой подробно обсудили переезд и отмели эту возможность, но меня они подводили к этой мысли со всей своей женской хитростью. Когда речь идет о нас, Нора часто так поступает, она сопротивляется решительно и одновременно мягко, навязывая свою волю шаг за шагом. Она обставила мою жизнь, которая до ее появления была простой и безыскусной, как обставляет чужие дома.

Обе они дождались того, что я внутренне соглашусь с их решением, даровав мне право объявить о нем официально. Однажды утром я написал по электронной почте письмо: несколько строк, в котором объяснял, что беременность жены протекает с осложнениями и я вынужден отказаться от стипендии. Моего научного руководителя подобная мягкотелость возмутила. «Научные открытия плохо сочетаются с удобной жизнью, а еще меньше – с неудобной женой», – заявил он. На самом деле он радовался моему отказу: было бы сложно быстро найти помощника, на которого он свалит всю работу, которую я выполнял (подготовить несколько десятков диаграмм Фейнмана, прочесть за него курс теории групп, начисто переписать его заметки, а еще числовые симуляции, которые я запускал вечером и проверял ночью… благодаря всему этому он большую часть времени плавал в интернете, лишь изредка подходя к доске у себя в кабинете, чтобы показать мне, как сама алгебра во всей своей беззастенчивой красе струится из-под мела в его руке).

Впрочем, тем вечером, спускаясь по лестнице нового крыла института, я тоже неожиданно почувствовал облегчение и даже ощутил себя героем, пожертвовавшим собственными амбициями ради спокойствия Норы. Перед коллегами-эмигрантами откроется путь к научной славе, их ждут светлые здания из стекла и металла, но им предстоит жить далеко не только отсюда, но и от всех родных мест. Они познакомятся с иностранками, женятся на них – «удобных женах», в основном северянках, с которыми они будут общаться на языке-посреднике, французском или английском, как дипломаты. А у меня? У меня была Нора, понимавшая тончайшие оттенки фраз, которые я произносил, и последствия тех, которые я предпочитал не произносить. Чего еще я мог желать? Рискнуть потерять это, пусть даже ради самой престижной стипендии? Все достижения физики от ее возникновения и до сегодняшнего дня – гелиоцентризм и закон всемирного тяготения, поразительно емкие уравнения Максвелла, постоянная Планка, частная и общая теория относительности и самые дальние пульсары – сделай я один все эти открытия, заслуженная слава не подарила бы мне такой жизненной полноты. Я понимал, что накал страсти не длится вечно (в отличие от вечной постоянной Планка – она-то точно не изменится), накопленный опыт личной жизни подсказывал, что стремительно развивающиеся отношения способны столь же стремительно обернуться своей полной противоположностью, однако, по крайней мере тем вечером, мне было за что держаться. Возвращаясь домой, я пошел не кратчайшим путем, а заглянул в наш ресторан и купил жареной рыбы и морепродуктов, которых хватило бы на семью из четырех человек. О Цюрихе мы больше не говорили.